– Эти ваши Фурнье, они последователи реформатской веры?

Эмерик потупился:

– Я не могу этого сказать.

– Я не пытаюсь подловить тебя, – заверил его Пит. – Я считаю, что религия – личное дело человека.

Пит мысленно представил себе комнату в том виде, в каком она была вчера вечером. Вот здесь стояло его кресло. Он присел на корточки и принялся рассматривать красное пятно на половицах. Перед его мысленным взором возник кубок, выскальзывающий из его руки, и рубиновое гиньоле, разливающееся по полу.

– Это что, кровь? – спросил Эмерик.

– Нет, это всего лишь вино.

Может, его опоили? Тяжесть в членах, начисто выпавшие из памяти несколько часов – все свидетельствовало в пользу этой версии. Но зачем сначала опаивать его, а потом оставлять на свободе? И что случилось с Видалем? Постигла ли его та же участь?

– А это? – Эмерик ткнул в яркий след на прямоугольном участке стены между двумя окнами. – Это тоже вино?

Пит внимательно изучил его. Смазанная полоса цвета ржавчины тянулась по побелке, как будто кто-то стал падать, ударился головой о стену и сполз по ней на пол. Пит потер ее пальцем.

– Нет, – хмуро сказал он. – Это кровь.

– Мой господин! – указал кардинал на главные городские ворота. – Они выслали приветственную делегацию, чтобы устроить вам торжественный прием.

Дворяне Васси, облаченные в бархатные одежды и шляпы с перьями, в плащах, подбитых горностаем, и золотых ливрейных цепях, с опаской глядя на них, выстроились в ряд перед воротами.

Если герцог де Гиз и был доволен, он ничем этого не выказал.

– Брат? – подал голос кардинал. – Поедем в город? Они ждут, чтобы почтить вас.

С городских стен зазвучала труба, полыхнули в сером утреннем свете яркие стяги. Гиз заколебался. И тут из-за стен молельного дома донеслось приглушенное:

– «J’espère en l’Eternel, mon âme espère, et j’attends Sa promesse»[15].

Лицо герцога сделалось чернее тучи. Он развернулся и погнал своего коня обратно к двери молельни.

– Брат, – настойчиво прошипел кардинал. – Смотрите, они несут вам гирлянды. Они несут вам дары.

Но все внимание Гиза было теперь приковано к амбару и голосам, доносившимся изнутри. Он пристально разглядывал деревянные стены, черепичную крышу, окна, пробитые в верхних ярусах. Эта постройка выглядела слишком основательной, чтобы говорить о смирении и благодарности. Это был плевок в лицо.

Герцог натянул поводья, останавливая коня. Потом поднял руку, подзывая к себе лейтенанта своей стражи.

– Прикажи им открыть двери, – велел он.

– Мой господин.

Солдат поклонился и, не спешиваясь, забарабанил кулаком в дверь.

– Именем Франциска Лотарингского, принца де Жуанвиля, герцога д’Омаля и де Гиза, – закричал он, – требую вас немедленно открыть двери.

Конюх рядом с герцогом кожей почувствовал волну исходящего изнутри потрясения и в повисшем молчании услышал, как за дверью наступила тишина. «Сколько же там внутри человек?» – задался вопросом он. И взмолился про себя, чтобы их оказалось не слишком много.

– Открывайте дверь, именем герцога де Гиза! – повторил лейтенант.

Конюх оглянулся через плечо и увидел на лицах выстроившихся перед городскими воротами дворян отражение своей собственной тревоги. Боялись ли они тоже того, что могло произойти, или переживали исключительно за собственную шкуру? Опасались, как бы их терпимость к отправлению протестантами богослужений не вышла им боком?

– В третий и в последний раз прошу вас, – возвысив голос, произнес лейтенант. – Именем принца де Жуанвиля, откройте дверь и позвольте вашему повелителю войти.

Наконец послышался звук поднимаемого деревянного бруса, тяжелая дверь со скрипом отворилась, и на пороге показался пастор.

В скромном черном одеянии, предписываемом реформатской верой, он стоял, простирая руки, в которых не было оружия.

– Мой господин, – с низким поклоном произнес он. – Это огромная честь.

На мгновение все повисло на волоске. Потом Генрих, двенадцатилетний сын герцога, пришпорил своего коня и попытался прорваться в молельню мимо отца. Пастора отнесло в сторону, и он с силой врезался в дверной косяк. Люди внутри запаниковали.

– Attention! Mes amis, attention![16] Мы не хотим неприятностей, – закричал пастор, пытаясь успокоить одновременно свою паству и юного Гиза. – Мы безоружны, мы собрались здесь для богослужения, мы…

– Смотрите, они отказываются повиноваться приказу герцога, – закричал лейтенант, обнажая шпагу. – Они отказываются дать нашему господину войти!

– Это неправда, – возразил пастор, – а вот вносить оружие в храм Божий…

– Он осмелился прекословить нашему благородному господину!

– Мы здесь для того, чтобы почтить воскресенье, – прокричал пастор.

Его слова утонули в шуме: пехотинцы Гиза вломились внутрь. Закричала какая-то женщина. В суматохе кто-то запустил камень и попал в герцога. На белой коже Гиза ярко заалел и заструился вниз по щеке ручеек крови. На мгновение время остановилось, потом раздался крик:

– Герцог ранен! На нашего господина Гиза напали!

Взревев, лейтенант погнал своего коня в амбар, топча пастора копытами. Внутри метались женщины и дети, отчаянно пытаясь спрятаться, но укрыться было негде.

Подхватив сестру на закорки, Мину побежала через мост, ведущий в Ситэ, и с облегчением вздохнула, когда увидела, что на часах у Нарбоннских ворот по-прежнему стоит Беранже.

– Поторопитесь! – закричал он. – Быстрее, мадомазела! Ворота закрываются!

Все мышцы у Мину горели огнем, но она заставляла себя бежать дальше. Уже у самых ворот она спустила Алис на землю и попыталась перевести дух.

– Что случилось? – выдохнула она, когда Беранже втащил их внутрь. – Почему бьет набат?

– Произошло убийство, – сказал он, закрывая за ними ворота. – Злодея вчера уже почти совсем было схватили, но он улизнул. Теперь они считают, что он укрылся в Ситэ. – Он опустил тяжелый брус засова. – Того беднягу, что убили, зовут Мишель Казе. Его тело нашли на рассвете под мостом. Горло у него перерезано от уха до уха, – так они сказали.

– На рассвете, но этого же не может бы…

Мину осеклась. Мог это быть тот самый человек? Она не знала его фамилии, но не могло же убитых быть сразу двое? Но тут была одна нестыковка. Разве она не заметила тело Мишеля, которое преспокойно лежало под мостом, чуть позже полудня, как раз когда загудел набат? В котором часу это было? В час? Позднее? Она не знала точно.

– Ты уверен, что именно так его звали? Мишель?

– Так же уверен, как в том, что я сейчас стою перед вами.

Мину нахмурилась:

– И ты говоришь, убийцу начали разыскивать еще вчера?

Ей вспомнился их с Мишелем разговор на пороге книжной лавки, когда начал опускаться туман.

Беранже заложил ворота еще одним тяжелым брусом.

– Так говорят. Вообще-то, пропал еще один священник, видимо, из-за этого и весь сыр-бор. Из влиятельной тулузской семьи, гость епископа Каркасонского. Того же самого злодея видели вчера утром входящим в собор, перед тем как он встретился с этим Казе в Бастиде.

Мину покачала головой:

– А как зовут человека, которого обвиняют в этом преступлении? Не знаешь?

– У него рыжие волосы, – это все, что нам сказали. Он пришлый, не из тутошних.

Мину сглотнула, вспомнив, как мадам Нубель описывала своего постояльца. И мимолетное прикосновение незнакомца к ее щеке в февральском тумане.

– Он гугенот, – сообщил Беранже и поскреб свою седую бороду. – Хотя людям нынче кругом измена мерещится. Скорее уж, за кем-то из них должок был, вот один другого и прикончил. Или из-за женщины. А священник застукал его с поличным. – Беранже заложил последний брус. – Ну вот. Ступайте-ка лучше с Алис домой от греха подальше, мадомазела. Говорят, этот злодей страсть какой опасный.