А с другой стороны, вдруг все это действительно было неспроста? Пит был совершенно уверен, что по дороге из Тулузы в Каркасон слежки за ним не было. Он специально поехал кружным путем через Лораге и заметил бы хвост. Прибыв в город, он вел себя крайне осторожно. Лошадь свою оставил в конюшне в Тривале, а о том, что остановился в Бастиде, не сообщил ни одной живой душе, не считая Видаля сегодня утром.

Орел или решка, пан или пропал. Остаться или уехать из Каркасона, пока он еще на свободе? Может, его описание уже передано страже? И в эту самую минуту уже весь гарнизон поднят по тревоге? Неужели он представляет опасность для своих товарищей? А может, несмотря на все предосторожности, среди них затесался шпион? Или в Тулузе, или среди тех, с кем он должен был встретиться в полдень? Все каркасонцы были проверенными людьми, давшими клятву, за их верность ручались, и все же Пит провел достаточно времени в плавильном котле Лондона, чтобы понимать, что любой из них может оказаться предателем. Но ему очень не хотелось отказываться от встречи без веской причины.

Единственный вопрос заключался в том, стоит ли ему задержаться до вечера и встретиться с Видалем или лучше уехать? Он не хотел навлекать на друга неприятности, и все же их разлад лежал на его душе тяжким бременем. Видаль был первым – и единственным – человеком, который тронул его сердце после любимой матери, та уже давным-давно лежала в земле. Если Пит сейчас уедет из Каркасона, не увидевшись с ним, то лишится шанса исправить отношения. Возможно, навсегда.

Пит отправился туда, где, по словам Видаля, находились его покои. Это была самая старая часть Ситэ. Между серыми камнями башен были проложены красные римские черепицы, и нужный дом он нашел без труда. Он осмотрел засов на калитке, ведущей в сад, отметил, что напротив есть таверна, где можно будет скоротать долгое время между часом, когда зажгут фонари, и их встречей, и двинулся дальше.

Вокруг большого колодца собиралась толпа женщин и ребятишек, дожидавшихся своей очереди с ведрами в руках. Выглядели они здоровыми и крепкими, разительно отличаясь от многих из тех детей, которые на краткое время оказывались на попечении Пита в Тулузе. Девчушка с копной черных кудрей стояла, сердито глядя на красивого мальчика лет тринадцати. Не обращая на сестру внимания, тот заигрывал с двумя девочками постарше. У одной был здоровый, как у молочницы, цвет лица. Щеки очаровательно раскраснелись на свежем воздухе, карие глаза сверкали. Держалась она очень бойко. Ее подруге повезло куда меньше: лицо было изрыто оспинами, а сама она сутулилась, как будто старалась стать как можно более незаметной.

Парнишка вытащил из колодца полное ведро воды, потом крепко поцеловал ту из них, что была красивее, прямо в губы.

– Эмерик, как ты смеешь! – возмутилась она. – Ну ты и нахал!

– Ха! Если не хочешь, чтобы тебя целовали, Мари, так нечего быть такой красавицей!

– Я все расскажу матери!

Тот сделал вид, что падает в обморок.

– Так-то ты обходишься с поклонником, который чахнет от любви к тебе!

Он отправил ей еще один жаркий воздушный поцелуй. На этот раз она вскинула руку, чтобы поймать этот воображаемый знак любви в воздухе. А Пит поймал себя на том, что улыбается. Эх, вот бы вернуться вновь во времена беззаботной юности!

– Адье, Эмерик, – воскликнула Мари.

Мальчик взял сестричку за руку.

– Идем, Алис, – сказал он, и оба скрылись в соседнем доме, увитом шиповником. Пит перехватил взгляд, который невзрачная подружка бросила на закрывшуюся дверь, и в этом взгляде читалась такая явственная смесь ревности и тоски, что ему стало ее жалко.

Он двинулся дальше по улице Сен-Жан и вскоре очутился в огороженном внутренними стенами дворике цитадели. Впереди виднелись узкие ворота, прямо за которыми, казалось, начиналась сельская местность.

– Ангард!

На наклонной площадке двора два богато одетых юнца – без сомнения, принадлежавшие к семье сенешаля – упражнялись в фехтовании под бдительным оком наставника.

– Аппель, защита. Аппель, защита. Нет!

Послышался звон рапир, последовал один выпад, за ним другой. Ни один из дерущихся не отличался проворством и не производил впечатления хоть какой-нибудь заинтересованности в уроке, но их учитель был непреклонен. Пит выучился этому искусству самостоятельно и, когда обстоятельства того требовали, не брезговал пустить в ход ни кулаки, ни палку, ни кинжал, ни шпагу. Его методы были действенны, пусть и не слишком изысканны.

– Еще раз. Попробуйте еще раз.

Ворота никто не охранял. Дымок, поднимающийся в морозном воздухе, выдавал место, куда стражник отошел облегчиться. Пит вдоль стены спустился к реке, затем вернулся в конюшню, где накануне вечером оставил свою кобылу.

– Возможно, моя лошадь понадобится мне сегодня вечером или завтра спозаранку, – сказал он конюху, подкрепив свои слова звонкой монетой. – Можешь взнуздать ее, чтобы ждала наготове?

– Как пожелаете, месье.

– А если будешь держать язык за зубами, получишь еще одно су. Незачем кому-то знать про мои дела.

Парень широко улыбнулся щербатым ртом:

– Я вас не видел.

Торговля в лавке шла бойко. За все утро у Мину не выдалось практически ни одной свободной минутки.

Лишь в двенадцатом часу она смогла вытащить на порог высокий отцовский табурет и присесть, дав отдых усталым ногам. Мину съела жирный пирог с фенхелем, запивая его элем, потом играла в ладушки с младшими Санчесами, пока не отбила себе все ладони. Однако происхождение письма не давало ей покоя, и она как бы невзначай поинтересовалась у соседей, не заметил ли кто-нибудь у лавки спозаранку неурочного посетителя. Они никого не видели.

Колокола били без четверти полдень, когда Мину услышала какую-то перебранку. Узнав голос мадам Нубель, Мину выглянула на улицу, чтобы поприветствовать ее.

Сесиль Нубель была на улице Марше личностью популярной. Она похоронила двоих мужей, последний из которых и завещал ей пансион. На склоне лет мадам наконец-то получила свободу жить как ей заблагорассудится.

– Это приказ сенешаля, – настаивал молоденький солдатик. Совсем еще мальчишка, с юношеским пушком на щеках, он, казалось, не дорос до того, чтобы держать в руках оружие.

– Сенешаля?! У сенешаля нет власти над Бастидой и уж определенно нет власти над моим пансионом! Я плачу налоги и знаю свои права! – Она сложила руки на груди. – В любом случае с чего вы взяли, что злодей остановился у меня?

– Мы получили эти сведения из самых надежных источников, – отвечал тот.

– Так, довольно, – вмешался в их разговор капитан. Он был широкоплечий и коренастый, с окладистой каштановой бородой и вертикальным шрамом, пересекающим щеку от глаза до подбородка. – Вы подозреваетесь в укрытии известного преступника. По нашим сведениям, он поселился в Бастиде. У нас есть полномочия обыскать любое помещение, в котором он может скрываться. Включая и ваш пансион.

Все соседи высыпали на улицу, чтобы посмотреть, что за шум, или выглядывали из окон верхних этажей. Мадам Нубель распрямилась. Щеки ее пылали, но вид был внушительный и непреклонный.

– Скрываться? Я правильно понимаю, что вы обвиняете меня в том, что я сознательно укрываю преступника?

– Конечно же нет, мадам Нубель, – с несчастным видом произнес молоденький солдат, – но мы уполномочены – иными словами, нам недвусмысленно приказано – обыскать здание вашего пансиона. На основании полученных нами сведений. Это серьезное обвинение.

Женщина покачала головой:

– Если у вас есть приказ президаля[5] – именно он, насколько мне известно, до сих пор управляет Бастидой, а вовсе не сенешаль из Ситэ, – тогда покажите мне его, и я позволю вам войти. Ну а если такого предписания у вас нет, так проваливайте восвояси!

– Cinc minuta, madama, – взмолился солдатик, переходя на местный диалект в попытке завоевать ее расположение. – Пять минут, мадам.