Тони вскочил в шесть тридцать утра. В Лондоне он мог спать до полудня, если его не беспокоили, но в бухте Уорт всегда просыпался в одно и то же время. Тетя Дина была ранней пташкой, привыкшей вставать на рассвете-до того, как пекло багдадского лета развернется в полную силу.

Шишка на черепе все еще оставалась болезненной на ощупь, голова тоже болела. Осторожно вытянув задеревеневшую ночью шею, Тони посмотрел на дом-шторы были по-прежнему опущены. Его язык распух и оброс слизью после сна, а щетина зудела в том месте, где подбородок упирался в ключицу. Он чувствовал себя грязным, покрытым особой лондонской пылью. Тони мечтал развалиться на крыльце и взяться за газету в чистых брюках и свежей рубашке, ощущая на гладковыбритой щеке щекотку утреннего бриза. Но будить ради этого всех остальных… Это слишком эгоистично. Выпрямившись, Тони в задумчивости сжал руль.

Внезапно он понял, как ему следует поступить. Он поедет в Уэрем, заберет там газету и купит несколько булочек прямиком из старинной печи – они продавались в старой гостинице на площади, и он знал Роду, хозяйку, уже много лет. Потом он вернется, усядется на плетеный стул на крыльце и займется газетой, пока они не появятся. Сделает им сюрприз! Удивленное лицо Корди многого стоит… Без лишних раздумий он дал задний ход, но в этот момент раздался глухой стук. Когда Тони посмотрел в зеркало заднего вида, было уже поздно.

Он сбил маленькую девочку. Он понял это по волосам, изливавшимся светлыми струями на пыльную дорогу. Она лежала пластом, на спине, а когда Тони выскочил из машины и подбежал к ней, он увидел кровь, вытекающую из ноздрей ребенка. На мгновение он задумался, не галлюцинации ли это от удара по голове, полученного накануне. Оцепенев, он уставился на крошечную фигурку девочки-та, должно быть, была моложе Бена, ее плоское бледное лицо выглядело безжизненным, а тонкие руки и ноги безвольно раскинулись по сторонам, словно все ее тело стремилось сказать: «Сдаюсь». Кровь застыла у Тони в жилах.

– О боже… Господи… Нет! – Он потянулся к ней, но потом вспомнил урок первой помощи от тети Дины, который гласил: никогда нельзя передвигать того, у кого может быть сломана шея или спина. Тони погладил щеку девочки. – Моя дорогая… Мне так… так жаль. Ты могла бы?… – Он прервался, придя в замешательство, и, уже весь мокрый, залился новой порцией пота. Не мигая, Тони уставился на маленькое личико под волосами – он знал ее, точно знал. В отчаянии он принялся трясти ее за руку. – Ты слышишь меня, крошка? Ты можешь меня слышать?

И тут произошло чудо – она открыла один глаз. Он почти закричал от облегчения, однако девочка снова захлопнула веки, увидев нависающий над нею силуэт.

– Милая, – тихо продолжал Тони. – Я ударил тебя своей машиной. Ты меня слышишь? – Он достал платок и осторожно вытер кровь, стекающую по ее щеке. Что-то заставило его добавить:

– Это не твоя вина, ты ведь понимаешь? Это все я.

Он перевел взгляд с ее лица на маленькое тельце и увидел, как разжались маленькие кулачки, а еще заметил грязь на платье и носках: не заасфальтированная дорога пылила при любом удобном случае. Он взял ее за руку:

– Малыш, если ты меня слышишь, мне нужно, чтобы ты села. Меня зовут Тони. Ты можешь сказать: «Привет, Тони»?

Тут она наконец открыла глаза, села и сказала с негодованием:

– Конечно, я знаю, кто вы.

Выпрямившись и взяв в руку прядь своих волос цвета тусклого серебра, она принялась энергично отряхивать с них пыль, а потом взялась за юбку и носки.

– Правда? Точно-точно?

– Да. Моя тетя рассказывала про вас, – ответила она серьезно, глядя на него своими огромными глазами. – А моя мама видела, как вы играли в «Гамлете». Ей ужасно понравилось. – Она умолкла на секунду, а потом продолжила:

– Она умерла. Она была среднего роста. Мама умерла, рожая моего братика. И он тоже умер.

Непроизвольно он погладил ее по волосам и сжал своей большой ладонью маленький кулачок:

– Мне очень, очень жаль это слышать.

Девочка без особых эмоций пожала плечами.

– Как хорошо вы знаете Бристоль? – спросила она так, словно поддерживала светскую беседу за чашечкой чая у Королевы, и он снова улыбнулся. – Летом я живу здесь с отцом, а когда хожу в школу, за мной присматривает моя тетя. Она специально для этого приехала из Австралии. Вы ей нравитесь. Она живет в Бристоле.

Тони знал множество подобных «теть»: они, как правило, впихивали несъедобные домашние пирожные в твой рот, а липкие тетради для автографов – в твои руки, и пытались развлечь тебя рассказами о том, как смотрели «Гамлета», и всегда стояли слишком близко.

– Я не очень хорошо знаю Бристоль. Слушай, у тебя точно ничего не болит? Где твой отец? Я думаю, мы должны вернуть тебя домой и…

Услышав это, она мгновенно стряхнула руку Тони со своей и поднялась на ноги, худая и неуклюжая, как аистенок.

– Нет. Спасибо, но в этом нет необходимости. Папа все еще спит. И он очень рассердится.

– Тогда где твой дом? Где ты остановилась?

Тони положил руки на бедра и посмотрел на нее сверху вниз.

– Вот там. В тридцати метрах отсюда – я все измерила. Мой отец дома, но я, честно, в порядке. Простите. Простите, пожалуйста. До свидания.

И, прежде чем он успел сказать что-то еще, она ринулась к дороге и исчезла. Тони последовал за ней, мирясь с болью в уставших конечностях, но, добросовестно осмотрев улицу и заглянув за пляжные домики, так никого и не нашел. Девочка пропала без следа.

Тони посмотрел на Бичез[34], дом Йена и Джулии Флэтчер, стоявший неподалеку. Он не видел Йена в этих краях пару лет… неужели эта малышка была его дочерью? Племянница Джулии? Как она сказала? «Моя тетя тоже»… Он потер пальцами глаза, ощущая, как пульсирует боль в голове. Ему нужно поесть, помыться и переодеться. Джулия – вот кого она ему напоминала. Он вернулся в машину, бросил еще один быстрый взгляд на дом и, по-прежнему не обнаружив в нем никаких признаков жизни, снова сдал назад – на этот раз с максимальной осторожностью.

Возвращаясь домой сорока минутами позднее с четырьмя глазированными булочками и стопкой «Обсервер» на заднем сиденье, Тони понял, что, если он хочет по-настоящему удивить домашних, лучше оставить машину на вершине, так что он припарковался и стал спускаться по дороге пешком. Те же островки травы посреди дороги, тот же запах морской соли и диких цветов, стоны чаек и ветра… Он не был здесь с мая – того самого уик-энда с Тилли, костюмером «Трелони из „Уэллса“»[35]. Никаких запретов, отец на флоте, крохотные родинки по всему телу… Потом пришла весна и пленила залив, и ласточки заметались в полях, заскользили по чистому небу первозданного голубого цвета… Но больше всего в этих краях он любил август. Тот напоминал ему о днях, когда он впервые увидел этот дом много лет назад, выцветшую траву, темные деревья, прохладу по вечерам, странное чувство, что нечто вот-вот закончится.

Он обучился трюку передвижения без лишнего шума много лет назад, в театре Сентрал. Достигнув приземистого деревянного здания Боски, он с удовлетворением заметил, что шторы в комнате Алтеи еще задернуты. Тони зашел через боковые ворота, которые вели к крыльцу и пляжу, счастливый от того, что наконец-то вернулся, что он теперь дома и увидит всех. Радость при мысли о милых лицах наполнила все его существо.

На мгновение он остановился, глядя вверх, на крыльцо. Окно кухни было открыто, но он не мог разглядеть ничего внутри, а потом вдруг раздался стук, брякнула похожая на дверную ручка французского окна, и фигурка в бледно-голубом велюровом халатике и с растрепанными волосами бросилась к нему.

– Папочка! Папочка-папочка-папочка-папочка! – заверещала девочка, обвивая его руками. – Ты все-таки устроил нам сюрприз! Мамочка говорила, что ты ни за что не приедешь, а я говорила, что приедешь!