– А в чем разница между «счастлива» и «довольна», маленький мудрец?
– Ну, счастье – это… это когда тебе кто-то будто дает такой большой кусок чего-то чудесного, что его невозможно удержать. И поэтому ты время от времени отщипываешь понемногу от него и держишь в руке. Это значит быть довольным. Во всяком случае, так я это вижу.
– Знаешь, кто ты?
– Кто?
– Интересная личность. – Карл растоптал сигарету и обнял Анни. – Знаешь что? Мы женаты уже почти час, а я еще не спал с тобой. Вон там хороший густой куст, и никто не смотрит. Что думаешь?
– Карл, это ужасно! – Анни притворилась, будто она шокирована, но выдала себя, захихикав.
Он отвел прядь ее волос и поцеловал в ухо.
– Тебя это напугало? – спросил он.
– Сделай это снова, – попросила она.
Он засмеялся и еще раз поцеловал ее.
– Для такой печальной девушки ты слишком смешливая.
Он поднял запястье, чтобы проверить время. Она прикрыла его часы рукой.
– Сейчас двенадцать тридцать, Карл, и ты это знаешь. Ни к чему смотреть на часы каждую минуту.
Анни не нравились эти часы. Она знала, что Карлу их подарила мать на Рождество. И когда он смотрел на них, это напоминало, как она лежала на кровати, а его мать подумала…
– Что у тебя на уме? – спросил он.
– Еда.
– Вот что я тебе скажу: давай пропустим эту игру, любимая. В любом случае мы не можем пойти на матч. Я легко продам билеты, и мы истратим эти деньги на самый лучший свадебный ланч в городе. Что скажешь?
– Я скажу: классно!
Она освежилась в туалете библиотеки, пока Карл ходил в общежитие, чтобы оставить там ее чемодан. Он вернулся с еженедельным письмом матери. Как обычно, к письму прилагался почтовый перевод на пять долларов.
– Сообщи матери, что ты женился, Карл, прежде чем она снова пришлет тебе деньги.
– Думаю, сначала я должен ее подготовить. Написать, что ты здесь и мы собираемся расписаться. А уж потом послать письмо с сообщением, что мы женаты.
– А я думаю, что лучше сообщить сразу.
– Это слишком неожиданно. Позволь мне сделать по-своему, Анни.
– А я собираюсь послать моей маме телеграмму прямо сейчас.
Она послала телеграмму, в которой говорилось, что она замужем и счастлива. Карл написал на открытке, что Анни с ним и они собираются расписаться. Он вложил открытку в конверт с маркой и отправил.
Он с легкостью продал билеты на матч, встав перед магазином спорттоваров и держа их в руках. Через несколько минут они ушли за шесть долларов. Свой билет Карл получил бесплатно, а второй купил у товарища по общежитию за один доллар. Он радовался, что заработал пять долларов. Радовался до тех пор, пока не увидел, как человек, купивший у него билеты, перепродал их за восемь.
Они отправились в лучший ресторан в городе и заказали самый дорогой ланч в меню: за семьдесят пять центов. Карл заказал бутылку безалкогольного пива и попросил принести два стакана. Это не шампанское, сказал он, но все равно роскошь: тридцать пять центов за бутылку. Анни не понравилось пиво, и Карл выпил всю бутылку.
В ресторане почти не было посетителей, и официант, заподозрив, что они молодожены, суетился вокруг них. Карл и Анни мало говорили за едой, так как оба очень проголодались. После того как Карл выпил вторую чашку кофе, а Анни съела второй кусок фруктового пирога с мороженым, они расслабились. Карл зажег сигарету, откинулся на спинку стула и удовлетворенно вздохнул.
– Вот это жизнь, – сказал он. – Хорошая еда и отличное обслуживание в прекрасном ресторане. Это не то что какая-нибудь забегаловка. И целый свободный день впереди. Не нужно сломя голову нестись на занятия, и моя Анни здесь, со мной.
– Я рада, что не богата, – сказала она. – Потому что я бы привыкла к подобным вещам и они меня не радовали бы.
– Тебе определенно нравится жить, не так ли, Анни?
– Ты говоришь странные вещи. Всем нравится жить.
– Ты окажешь мне услугу?
– Конечно.
– Никогда не меняйся. Всегда оставайся такой.
– О, я не могу это гарантировать. Нет.
– Почему же, Анни?
– Видишь ли, в мире полно людей.
– Не может быть!
– И люди – личности. Личности меняются. Личность стареет, и возраст ее меняет. Итак, она изменяется, хочется ей того или нет.
– Я задал простой вопрос, моя девочка, а ты ходишь вокруг да около.
– Я только хочу сказать, что личности должны меняться. Я личность, и я меняюсь.
– А я только хочу сказать: не меняйся по своей сути.
– Ты имеешь в виду, фунтом-тайно?
Карл так смеялся, что даже закашлялся. Отдышавшись, он сказал:
– Вообще-то это слово произносится «фун-да-мен-тально».
Она взглянула на официанта, надеясь, что он не слышал, как она ошиблась, а Карл ее поправил. Но официант усмехался, и Анни повесила голову.
– Это слово из книги, которую я читала. Я никогда не слышала, как его произносят, и употребила в первый раз. Думала, что говорю правильно. Но я… – она не сразу подобрала правильное слово, – но я благодарна за исправление.
– О, прости, дорогая. Мне так жаль. Но ты просила всегда поправлять тебя, когда…
– Да, но не при людях. От этого я чувствую… о, не знаю…
Они вернулись на свою скамейку в кампусе и провели день, вспоминая случаи, которые Анни называла «из нашего прошлого».
– Только подумай, – говорила она, – если бы не началась та серия в журнале и мне не нужно было сходить в библиотеку, чтобы узнать, есть ли у них новый номер с окончанием…
– И если бы именно в тот вечер, – перебил он, – моя сестра не донимала меня, чтобы я пошел посмотреть, не появились ли там уже «Черные быки»…[5]
– Мы могли бы никогда не встретиться, – произнесли они одновременно. Такая возможность привела их в ужас. – И если бы… – сказали они вместе.
– Позволь, я скажу, Карл. Если бы ты не проводил меня домой в тот вечер, мы бы сегодня не поженились.
– Мне пришлось проводить тебя домой. Я боялся, что тебя изнасилуют на одной из тех темных улиц – такую хорошенькую четырнадцатилетнюю малышку.
– И вовсе не малышка! В то время я уже работала полный рабочий день. И я могла о себе позаботиться.
– Вне всякого сомнения!
– И знаешь, когда ты ушел с таким видом, будто не хочешь увидеть меня снова, это было просто ужасно!
– Я и не хотел иметь с тобой ничего общего. В то время я был шестнадцатилетним мужчиной и ты была для меня слишком маленькой.
– Что же заставило тебя передумать?
– Знаешь, когда я попрощался, ты широко улыбнулась и сказала: «До скорого». Что же мне было делать?
– Надо же! А помнишь, Карл, как в то воскресенье мы весь день ездили туда и обратно на пароме Статен-Айленда, заплатив всего один раз? И у нас была коробка крекеров, которые мы бросали чайкам, а они весь день летали за нами туда и обратно?
– А ты помнишь, Анни, то воскресенье в Кони-Айленд?
– Еще бы! Мы лежали на песке, лицом к лицу, и смотрели друг на друга.
– Нам пришлось лежать на песке. Если бы мы сели хоть на секунду, какая-нибудь парочка плюхнулась бы на наше место и нам бы пришлось сидеть спина к спине с незнакомцами. Просто кошмар!
– Но там был океан.
– Наверно, был. Я слышал его, но не видел. Столько народа!
– Карл, держу пари, что есть одна вещь, которую ты не помнишь. То воскресенье, когда мы просто гуляли по Манхэттену. Мы переходили улицу на углу Бродвея и Сорок второй улицы, и ты сказал, что если я действительно тебя люблю, то поцелую при всех, прямо на Бродвее.
– И ты поцеловала! Ну и смутился же я тогда!
– Лгун! Что бы еще такое вспомнить? Дай-ка мне подумать минутку, Карл.
Карл тоже вспоминал. Он думал о темных вестибюлях Бруклина. Вечер с ней всегда возбуждал его физически. Пожатие руки; ее бедро, тесно прижавшееся к его бедру в кинотеатре или трамвае; поцелуй украдкой на темной улице; робкое прикосновение к ее груди в темном кинозале. И отчаяние в конце вечера… он тащит Анни в темный вестибюль, чтобы страстно обнять… вечно на нервах, опасаясь, как бы кто-нибудь не вошел или не вышел из дома. Карл покачал головой, вспомнив все это.
