Однажды я, к примеру, поборол свой страх. Меня много шпыняли в школе, я же не умел ответить на оскорбления. У меня развилась фобия – я стал бояться всех без разбора мальчиков и мужчин моего возраста и роста, а также более высоких и взрослых (кроме тех, что выглядели явными аутистами). Избавление пришло неожиданно – в стычке на улице с двумя праздношатающимися молодыми людьми.

В моей памяти эта стычка отпечаталась как миг особой силы, особой ясности. Я впервые сделал то, о чём раньше мог только мечтать. Я устоял перед страхом, перед угрозой физического уничтожения. Я ответил на оскорбление, и, более того, своим ответом напугал обидчиков. Случилось это уже через много лет после окончания школы и, по странной иронии судьбы, на улице Свободы.

В такой момент ты полностью присутствуешь здесь и теперь. Ты собран, нет ни прошлого, ни будущего. Но есть ясность, сила, точность мысли и действия. Ты рискуешь, ты ставишь на карту всё, и нет никаких гарантий, что ты останешься цел.

Иногда во время аварий или в обстоятельствах, угрожающих жизни, время сжимается. Этим приёмом любят пользоваться киношники – катастрофа, медленно разлетающиеся осколки стекла, крупные планы лиц с выражением ужаса. Но приём этот взят из жизни – люди, бывавшие в смертельной опасности, рассказывают, что видели всё, как в замедленной съемке. Они замечали детали, которые невозможно заметить. Успевали продумать мысль и совершить действие за те миллисекунды, пока взрывался снаряд или разбивалась машина.

К примеру, исследователь сознания Олег Георгиевич Бахтияров рассказывает, как наблюдал полёт пули. Раскалённые царапины, оставшиеся на ней после выхода из ствола, вращались. И пока летела пуля, он думал о том, что она светится в темноте из-за этих царапин. А ведь скорость полёта пули в разы выше скорости движения мозговых импульсов.

При этом, по его словам, все события вне его самого, летящей пули и других вещей, имевших отношение к делу, текли с обычной скоростью. Он видел, как возникло второе время. Оно стояло вертикально к горизонтальному потоку времени обычной жизни. Это измененное состояние сознания, в котором (в отличие от наркотического транса) спектр наших возможностей расширяется до невероятных размеров.

Находясь в вертикальном времени, мы не понимаем, что находимся в нём. Размышления и эмоции приходят потом – через мгновение, а то и через годы. Это и придаёт нашим действиям точность и смысл, не достижимый через логику. Мы выбираем единственно правильное решение, а затем, не зная как, просто делаем то, что нужно. И способ, которым мы это делаем, порой противоречит законам физики.

Несмотря на опасность подобных событий, а может быть, как раз благодаря ей, на дне человеческой души лежит тоска по мгновениям максимального присутствия. Что-то промелькнуло, блеснуло, поразило нас. А затем исчезло. И мы остались одни в пустоте.

Тоска заставляет нас проигрывать эти моменты повторно. Подчиняясь ей, мы послушно копируем место, время, обстоятельства и детали события. Тратим на это много сил, много денег, много времени. И всегда терпим неудачу, ведь природа момента присутствия противоположна природе опыта, знания, памяти. Он ярок потому, что память и опыт дают нам только копии, а копия никогда не может быть лучше оригинала.

Тогда – в мае 2004-го на улице Свободы – я пережил один из таких моментов. Всё случилось спонтанно, непроизвольно. Я был холоден и спокоен. Моё тело остановилось, повернулось, сделало нужные движения. Мой рот открылся и сказал нужные слова в нужный момент. И я не испытывал злости к обидчикам, обозвавшим меня «пидарасом». Но они ушли, в испуге оглядываясь, а я остался стоять.

В момент максимального присутствия для нас открыты две дороги. Если мы действуем, то изменимся, а если устранимся от действия, тогда, по выражению Мераба Константиновича Мамардашвили, застрянем в несделанном. Застрянем, чтобы потом всю жизнь грызть себя, думая об упущенном шансе и пытаясь найти жалкие оправдания тому, что медлили, когда надо было действовать. Словно Сизиф, мы будем катить в гору один и тот же камень, и у самой вершины он всегда будет срываться, чтобы бессмысленный наш труд не закончился никогда.

Однако хоть в прошлое и нельзя вернуться, а всё же с несделанным можно встретится второй раз. Оно зачем-то напоминает о себе непроизвольными воспоминаниями, каждое из которых развёртывается в три этапа.

Сначала возникает неясное чувство, бесформенный импульс – скажем, смутная тревога. Затем из него рождается внешний облик события: к примеру, диалог или чьё-то лицо. Потом наступает третья стадия – стадия реакции. Наше тело – в особенности голова, плечи, горло, грудь, солнечное сплетение, живот – напрягаются. Чтобы убрать неприятное состояние, мы совершаем какие-то действия во внешнем мире – съедаем конфетку, чтобы заесть горе, выпиваем водки, чтобы его запить, идём бить морду соседу, чтобы отомстить за оскорбление.

Некоторые люди прерывают процесс развёртывания на первой стадии. Подавляя проявления несделанного в зародыше, они говорят, что «ограничивают себя». Другие же, напротив, дают развёртыванию дойти до конца и полагают себя «свободными» и «не обусловленными». Ни те ни другие, однако, не становятся счастливее или умнее. Несделанное остается не сделанным и давит, как прежде.

О любителях ограничивать себя дон Хуан, учитель Карлоса Кастанеды, говорит, что они занимаются самым злостным видом самопотакания. Верят, что совершают подвиг, а на самом деле лишь углубляются в созерцание своего величия и дают пищу чувству собственной важности[3]. А про «свободных» и «не обусловленных» 2500 лет назад верно рассудил древнегреческий философ Сократ, назвав их действия «уступкой удовольствию»[4]. «Такие люди, – говорил он, – потакают себе, поскольку не способны оценить последствия этой уступки». То есть, проще говоря, по собственной глупости.

Дверь в несделанное приоткрывается между первой и второй стадиями. Там мы должны остановить развёртывание: к примеру, сохранить в душе смутную тревогу и дать ей жить в нас столько, сколько ей заблагорассудится. При этом мы обязаны функционировать так, словно ничего не происходит. И лишь тогда изменение, которое нёс в себе привилегированный момент жизни, всё же сможет произойти в нас.

Но теория развёртывания – это только начало. Навык остановки между первой и второй фазами нужно использовать в жизни. Он взращивается попытками и неудачами. Существуют, правда, системы специальных упражнений, которые либо развивают этот навык напрямую, либо создают плодородную почву, на которой ему легче взрасти. К ним относятся «психонетика» Олега Бахтиярова и система практики поз йоги, описанная в этой книге.

Если перебирать стадии развёртывания в обратном порядке, то мы придём к тем словам, которыми, описывая нашу жизнь, пользуется Мераб Константинович. Он говорит, что понять что-то можно лишь тогда, когда ты «утемнишься» по отношению к тому, что тебе нужно понять. Когда накопишь собственный труд в тени или в корнях, которые не видны другим людям. «Внутренней химии надо дать время повариться», – так выражается он.

Хоть время варения и равно времени задержки на первой стадии, однако освобождение от гнёта несделанного – не выверенный кулинарный рецепт. Срок готовности этого блюда не может быть известен заранее. И гарантий на успех вам никто не даст. К примеру, в возрасте 4–6 лет я получил какое-то мощное впечатление, связанное с компьютерными играми. С тех пор прошло уже лет 30, но разобраться с этим несделанным я не могу и по сию пору.

Каждый год с начала лета и до осени мной овладевает состояние, подобное состоянию наркомана, которого лишили дозы. По иронии судьбы, эти расстройства связаны с игрой под названием Diablo («Дьявол»)[6]. Я чувствую сильное эмоциональное возбуждение, которое быстро превращается в конкретные образы. Например, образы красивых доспехов, которые я могу достать для своего героя – своего компьютерного «второго я». Образы переходят в действия – поход в магазин, покупка игры, приключения и сражения в компьютерном мире, обретение желаемого виртуального имущества.