Мужчина прошел немного вглубь и оказался посреди обширного вестибюля. Осмотревшись, он увидел причину сквозняка. Одно из окон было вырвано из рамы и на последних щепках висело над землей, готовясь в любой момент сорваться вниз. Эрван подошел чуть ближе и попытался выяснить, что здесь произошло. Возникало предположение, что кто-то не смог попасть сюда через главный ход, решил испытать свои силы и забрался через окно вестибюля второго этажа. Относительно далекий свет городских огней показал новые детали. Подоконник был залит желеобразной слизью, которая медленно стекала на пол и дорожкой тянулась дальше по коридору. Мужчина тихо выругался и присел, чтобы разглядеть странную слизь при свете керосиновой лампы более подробно. Она имела красноватый оттенок, напоминающий запекшуюся кровь. Эрван прикоснулся двумя пальцами к слизи и прижал к кончику носа. Запах плоти. Человеческой. Что-то действительно проникло в здание через окно. И объяснений этому было слишком мало.
К счастью, воды в вестибюле не было, что позволило следу из красной слизи не утратить свои первоначальные очертания. След тянулся в сторону лестницы идеально ровной линией, старательно огибал препятствия и исчезал во мраке ночи. У лестницы слизь растаяла, вода тщательно смыла ее с пола и не дала выяснить, куда таинственный гость направился. Эрван надеялся отыскать хотя бы алые разводы, но и их не было обнаружено. Вода смыла все.
Постаравшись забыть увиденное, мужчина продолжил свое шествие на верхние этажи больницы. Свет лампы стал тусклее, горючее было практически исчерпано, и молодой человек рисковал остаться в полной темноте. А свечение соседних улиц, где электричество по-прежнему находилось в хорошем расположении духа, не имело шансов подарить Эрвану возможность различать хотя бы примерные очертания стен.
В одном из помещений слышался звон часов, откуда-то издалека, перекрикивая сквозняк, сквозь помехи изливался джаз из радиоприемника. Это наводило жути и заставляло Эрвана каждый раз вздрагивать после очередного шага, будто он находился посреди темных коридоров с одним лишь фонарем в первый раз. «Ты уже проходил через это. Расслабься. И иди дальше».
Третий этаж был заперт двустворчатыми дверьми, на которых висела надпись, явно не относящаяся к данной ситуации. «Закрой глаза, и боль уйдет», — гласило послание. Почерк был корявый, а слова содержали глупые орфографические ошибки, словно это написал тот, кто не особо сильно знал английский язык. Ближе к четвертому этажу Эрван вновь встретился со слизью на полу. Даже при наличии воды, которой здесь, как выяснилось, было больше, чем внизу, алая слизь все еще находилась на своем месте, болталась над поверхностью, как мертвая рыба. Теперь следы незваного гостя были хаотичными, находились даже на стенах и встречались на потолке. Их можно сравнить с чьей-то рвотной массой, но Эрван представлял какого-то гигантского слизняка, который спокойно разгуливал по тихим коридорам госпиталя и напевал какую-нибудь ирландскую колыбельную.
Колыбельную действительно напевали. Мужской голос доносился откуда-то издалека, из самой дальней палаты. Пение было хриплым, фальшивым, но тем не менее ласковым, почти матерински нежным. И после возникновения колыбельной появился свет, слабый, как луна, что пытается протиснуться сквозь решетку из облаков. Но Эрван со страхом осознал, что свечение доносилось из палаты Татьяны и с каждым разом увеличивало свою силу, разрасталось и начинало заполнять собой весь коридор. Мужчине пришлось прикрыть глаза, чтобы утихомирить возникшую боль из-за яркого света, но и это не помогло. «Закрой глаза, и боль уйдет», — пропел мужчина все таким же материнским голосом. «Закрой глаза, и боль уйдет», — повторил за ним Эрван и опустил веки, оказавшись в полной темноте.
Свет стих, и болезненные ощущения вмиг прошли. Молодой человек вновь получил возможность открыть глаза, чем он в тот же миг воспользовался. Колыбельная стихла, коридор снова был погружен в темноту, которую разгонял лишь слабый огонек от керосиновой лампы.
Ветер ошпарил ее кожу кусочками затвердевшего снега, поскреб нестриженными ногтями по порозовевшим щекам и подергал за густые ресницы, на которых осталось небольшое количество туши. Татьяна ахнула и быстро заморгала, чтобы вернуть ясную погоду в своем уснувшем сознании. Головокружение перешло в головную боль. Затем очертания мира стали приобретать привычную резкость, но окружение выглядело фальшиво, как на постановочной фотографии. Все воспринималось плоским, нарисованным неумелым художником.
Она находилась в просторной пещере идеальной кубической формы, потолок покрывался толстой коркой многовекового льда. Снег отражал рыжие блики от костра, что потрескивал в нескольких метрах от Татьяны. Ощупав гладкую землю, женщина ощутила под собой толстое махровое одеяло, которое было слегка мокрым и, что не особо удивило, холодным. Но это все же лучше, чем лежать на голом снегу в одной лишь ночной рубашке, под которой не имелось даже нижнего белья. Хапперт приподнялась и осторожно села, головная боль тут же напомнила о себе и едва не придавила женщину к земле.
Около костра сидела мужская фигура в рваном плаще с капюшоном, что полностью покрывал лицо этой личности. Человек мельком взглянул на проснувшуюся женщину и отвернулся, направил все свое внимание на танец огня. Но потом, словно заметив дрожь Татьяны, выпрямился, подошел к ней и накинул ей на плечи свое одеяние, которое стало по-настоящему горячим из-за близкого нахождения с огнем. Женщина бесшумно поблагодарила мужчину и укуталась в плащ, спрятав в нем даже половину лица, чтобы ветер больше не смог царапать ее нежные щеки.
Снаружи пещеры было светло, даже наблюдался солнечный свет, хоть и слабый, льющийся сквозь пленку низко плывших облаков. Татьяне удалось разглядеть ожоги на теле мужчины более подробно. Сейчас они казались не настолько уродливыми, некоторые из них приобрели здоровый цвет кожи. Половина лица этого человека практически не пострадала и выдавала весьма симпатичные черты, миловидные, как у подростка. Заметив на себе пристальный взгляд Татьяны, он отвернулся и будто сжался в плотный комок. Женщина осторожно приблизилась к нему и стала завороженно вглядываться в его образ, осознавая, что она знакома с этим мужчиной, знает его настолько долго, что страшно об этом даже мыслить.
— Джордж? — тихо спросила она и невольно улыбнулась, как-то грустно и даже испуганно, хотя ей казалось, что подобной улыбки не должно существовать в принципе. Но улыбка была, отражала ее не самые приятные и доброжелательные эмоции. — Джордж… — повторила она и попыталась дотронуться до его руки, но тот быстро одернул ладонь и спрятал ее как можно дальше, словно одно лишь прикосновение Татьяны было способно убить его.
Женщина успела заметить его длинные красивые пальцы, выточенные, как у греческой статуи. «Все пальцы на месте». Джордж был лишен двух пальцев на правой руке, причиной стала война, через которую тому пришлось пройти в раннем возрасте. Мужчина практически ничего не рассказывал про это, лишь отшучивался, особенно в те моменты, когда ему приходилось водить по бумаге левой рукой. «Война сделала меня левшой», — шутил он. «Я будто стал другим человеком, иногда хочется взять ручку в правую руку, порой желание оказывается невыносимым, но теперь меня слушается только левая». Но сейчас его рука была полностью здорова, если не считать шрамов от ожогов. Этого просто не могло быть.
— Нет, — застенчиво ответил он на ее вопрос и, будто маленький ребенок, замотал головой. — Я не Джордж.
— Ты его брат, — ахнула женщина и распахнула огромные глаза, показывая обильное удивление. — Два брата-близнеца, проживали в большом особняке вдали от города. Но потом кое-что ужасное произошло с одним из них. Пожар. Мальчик не смог выбраться. И заживо сгорел взаперти. Никто не смог вытащить его оттуда.
— А потом умер и второй, — усмехнулся тот и поводил плечами. — От испанки. По крайней мере, так писали в газетах.
