По мнению Шкловского, сорвался Каин, вероятно, на деле хлыстов, в частности на деле Андрюшки Лжехриста, который был связан с купцом Григорием Сапожниковым.
Вот как описана со слов Ваньки Каина обстановка ареста: «...Взял я лежащую на улице пьяную женщину, которая при взятье мною под караул сказала за собой важное дело, а как пришла в трезвое состояние, то сказала о себе, что она купеческая жена, зовут ее Феодосьей Яковлевной и знает несколько раскольников, которые сбираются на богомерзкое сборище, о чем написала своеручную записку и, запечатав, отдала мне, которую я, взяв от нее, в тот же день к советскому Казаринову принес. И как оную записку ему подал, то он, распечатав, усмотрел, что в ней было написано, приказал взять меня под караул; только я взять себя не дал, от чего мои пошевелились в его покоях так, что и в окнах стекол мало осталось. Напоследок стал он говорить со мной посмирнее, и спрашивал, кто ту записку писал. Коему я сказал, что я писать не умею, а кто писал, тот в доме у меня остался; и более оный советник не медля, взяв меня с собой, поехал к генералу Левашову, и, поговоря с ним, послали меня домой. И в то же время ночью прислали ко мне полковника Ушакова, Тайной канцелярии секретаря и двух офицеров и с ними 120 человек команды, которые у ворот моих стали стучаться, а у меня на одной неделе четверга четыре, а деревенской месяц с неделей десять. От чего пришед в ужас, принужден я был свою команду потревожить, которой при мне было 45 человек солдат и при них сержант, да черного народу хорошего сукна 30. И так ворота отпер, то полковник и секретарь взошли ко мне, секретарь, взяв ту женщину во особлевую каморку, подил ей на ухо, и, посадя с собою в берлин, поехали на Покровку, где взяли купца Григорья Сапожникова, отослали в Стукалов монастырь, где, поговоря с ним против шерсти, в ту же ночь по показанию той бабы домах в 20 поставлены были караулы, а на другой день взяли в Таганке купца Якова Фролова и сына его малолетнего, которого я взял к себе в дом, а прочих отправили в тот же монастырь...»
Однако вскоре был схвачен и сам Ванька Каин, — продолжал увлеченно излагать Игорь, — видимо, как неугодный свидетель, знающий слишком много. Под следствием он находился... почти семь лет. Это объясняется тем, что Ванька Каин сумел подкупить несколько комиссий, которые его судили. Последняя комиссия была организована специально для него. Цитирую опять Шкловского: «В 1753 году, в июле месяце, Сенат, имея в виду, что о воре Каине особая комиссия была учреждена исключительно потому, что были заподозрены члены, секретари и приказные служители Сыскного приказа и что в это время весь личный состав приказа переменился, предписал закрыть комиссию и дело о воре Каине передать для окончательного и скорейшего решения в Сыскной приказ». Однако Иван Каин подкупил и новый состав Сыскного приказа, и дело затянулось еще на два года. Лишь в тысяча семьсот пятьдесят пятом году он был осужден на каторжные работы и отправлен в Рогервик, крепость при Балтийском порте. Какими источниками мы обладаем сегодня, чтобы подробнее узнать о жизни и преступлениях Ваньки Каина? — обвел глазами присутствующих Игорь. — Шкловский называет несколько. Первым, самым ранним изданием явилась книга, которая называлась «О Ваньке Каине, славном воре и мошеннике, краткая повесть; печатана в 1775 г., с портретом Каина». Рассказ в ней ведется от первого лица, и, видимо, написана если не самим Ванькой Каином, то с его слов. Начинается повесть так:
«Я, Иван Осипов, по прозванию Каин, родился во время царствования государя императора Петра Великого в 1714 году от подлых родителей, обитающих в столичном Российской империи городе Москве. Служил я в том же городе у гостя Петра Дмитриевича г. Филатьева, и что до услуг моих принадлежало, то с усердием должность мою отправлял, токмо вместо награждения и милостей несносные от него побои получал».
Вся книга пестрит обилием шуток и прибауток, причем автор широко использует воровской жаргон того времени.
Чего, например, стоит такая фраза: «триока калачи, ела стримык, сверлюк, страктирила». Может, кто-нибудь попробует перевести? Андрей, ты у нас специалист по уголовным делам, может, переведешь?
Слушатели развеселились, глядя, как Андрей, обычно столь самоуверенный, смущенно пожал плечами
— Да, догадаться мудрено, — усмехнулся Игорь — Не буду томить душу, это означает — «ключи в калаче для отпирания замка». По-своему разбойники называли и деньги, я думаю, это должно быть любопытно нашим нумизматам: рубль — бирс, полтина — двор, полполтины — секана или секис, гривна — жирмаха. Или вот, в порядке иллюстрации, отрывок из повести, в котором Ванька Каин рассказывает о своем пребывании в Тайной канцелярии, куда доставили его после того, как он сказал «слово и дело»: «По приезде секретарь меня спрашивал, по которому пункту я за собою сказывал: кому я говорил, что ни пунктов, ни фунтов, ни походу, ни весу не знаю, а о деле моем тому скажу, кто на том стуле сидит, на котором собачки вырезаны». Это Ванька имеет в виду судейское кресло, — пояснил Игорь. — «За что тот секретарь бил меня той дощечкой, которую на бумагу кладут». То есть линейкой, — добавил Игорь от себя.
Как видите, автор — явно малограмотный человек, однако, безусловно, находчивый и острый на язык, то есть именно такой, каким рисуется нам Ванька Каин, — сделал вывод Игорь. — Так что авторство его я считаю несомненным, хотя и не исключено, что кто-то записывал с его слов. Тем более в одном эпизоде, когда Казаринов пытается его арестовать, Ванька сам признается: «Коему я сказал, что я писать не умею...» Тем не менее это ценный источник, которому вполне можно доверять...
— Но ведь Ванька мог сам, мягко говоря, приукрашать свои подвиги! — бросил реплику Андрей.
— Скорее, это не сам Каин приукрашал, — улыбнулся Максим Иванович, — а тот писатель, который писал от его имени, стараясь создать «душещипательную» книгу.
— Конечно, рассказ Каина необходимо перепроверить и по другим источникам, — согласился Игорь и тут же рассердился: — Прошу меня не перебивать, обсудим все после моего сообщения. Итак, перейдем ко второму изданию истории Ваньки Каина. Оно по тексту практически не отличалось от первого, но называлось уже гораздо более пышно, видимо с целью привлечения внимания читающей публики: «Жизнь и похождения российского Картуша, именуемого Каином, известного мошенника и того ремесла людей сыщика за раскаяние в злодействе получившего от казны свободу, но за обращение в прежний промысел сосланного вечно на каторжную работу, прежде в Рогервик, а потом в Сибирь, писанная им самим при Балтийском порте 1764 году». Санкт-Петербург, 1777 года, с. 80. Нет цензурного разрешения. Без портрета В. Каина.
— Вот видишь — «писанная им самим»! — не удержалась от реплики Лариса. — Значит, Каин умел писать.
— Это мог дать издатель в порядке рекламы! — не согласился Андрей.
— А кто такой Картуш? — заинтересовался Василий. — Это не тот, что был в фильме про Анжелику?
— Тот самый, — улыбнулся Игорь. — Молодец, Вася! Видать, фильмы приключенческие любишь?
— Кто ж их не любит... — засмущался Василий.
— Да, вопрос по существу, — уже серьезно продолжил Шапошников. — Действительно, какое отношение Картуш имел к нашему Ваньке? Дело в том, что незадолго до этого внимание широкой публики было привлечено к книге, переведенной с немецкого языка Матвеем Нееловым и изданной в Петербурге в тысяча семьсот семьдесят первом году, которая называлась «Подлинное описание жизни французского мошенника Картуша и его сотоварищей, собранная из производимых над ним процессных пунктов и других вероятных уведомление»». Издание было снабжено портретом Картуша. Книга представляла собой образец документальной прозы — с подробным изложением событий, точными фамилиями, точными числами и точным указанием преступлений. Она предназначалась любителям уголовной сенсации. В ней рассказывается, например, как после смерти Картуша живодер, получивший «мертвый его труп, показывал его простому народу. Невероятно какое множество к нему собиралось, чтобы Картушев труп видеть, а живодер сбирал с каждого смотрителя по штиверу под тем предлогом, чтобы сему несчастному, который в рассуждение чистосердечного своего признания оказавшего при конце своей жизни, и который он заслужил, мог велеть делать гроб. Потом он продал его лекарям в Сент-Коме, которые желали на анатомическом своем амфитеатре его разобрать по суставам; да и они много от того собрали, представя его смотрителям. Многие живописцы, приходя туда не без денег же, получали дозволение его списывать».
