И тогда она признается, с таким беззащитным видом, что ему хочется запомнить этот момент навсегда:

– Иногда я сижу на кровати и не свожу глаз с ближайшего уличного фонаря. Это когда я не хочу плакать, когда день был долгим, когда я чувствую, что все неподвижно. Когда чувствую, что проснулась, хотя остальные спят.

В этой новой игре они не отвечают на собственные вопросы, поэтому он задает следующий: есть ли то, что она боится потерять.

Резкий голос ее матери раздается из раздвинутых створ двери и пугает их обоих, прежде чем Амира успевает ответить. Тетушка Сиима смотрит на них и хмурится. Амира вбегает в дом, внезапно осознав, что оставалась здесь слишком долго. Она не смеет обернуться и взглянуть на Амара.

Той ночью он смотрит в окно, на тихую улицу и магнолию, на единственный фонарь в нескольких домах отсюда, и пытается представить, как она смотрит на такой же. Лунный свет освещает выкрашенную в белый оконную раму. Острием булавки он царапает ее инициал «А», а потом вспоминает, что его имя начинается на ту же букву. Он царапает второе «А» и чувствует, что вверяет свою привязанность всему миру. Что решение принято.

Он надеется, что сегодняшняя ночь – не из тех ночей, когда она сидит в постели и глядит на фонарь. Надеется, что за их разговором и взглядом, которым их окинула ее мать, не последовали неприятности. Надеется, что если где‐то, на другом конце города, она также не спит, то чувствует его бессонницу. Он смотрит на инициалы, нацарапанные на подоконнике, словно впервые, будто бы не осознавал, что нацарпал их, пока все не было сделано. Он находит утешение в тонкости штрихов, которые едва различимы, и в том, что никто, кроме него, к этому подоконнику не присмотрится. Никто не заметит. Две «А» стоят так близко друг к другу, что кажутся буквой «М» с поперечной чертой или двумя горами со снегом, выпавшим на горизонтальную линию.

НЕЖНЕЙШИЙ УТРЕННИЙ СВЕТ БУДИТ ЛЕЙЛУ. Она открывает глаза и видит лицо Рафика, такое близкое, хотя он и скрыл его наполовину рукой. Он будет спать, пока не зазвонит будильник или пока она не коснется его плеча. Всю ночь она просыпалась сначала в темноте, потом при голубом свете; понимала, что время еще есть, переворачивалась на другой бок, чтобы попытаться заснуть снова. Золотистый свет, льющийся в окна, на которых по‐прежнему нет занавесок, очень яркий, он наполняет всю комнату, вымывает тени. Белое одеяло, белые наволочки, темные волосы, темные ресницы и темная кожа Рафика, которая так ее привлекает, – странно испытывать влечение к цвету его кожи, и все же ее вид дарит покой.

Лейлу тошнит. Через несколько часов он уедет. Маленький чемодан мужа упакован и ждет у двери. Три дня, две ночи. Он должен впервые лететь в другой филиал. В город, до которого шесть часов лета. Для его повышения это необходимо. Отныне он будет уезжать на несколько дней почти через каждую неделю. Лейла сознает, что должна гордиться им и быть счастлива тем, что они могут себе позволить: подержанная машина для нее и переезд в новый дом, настоящий дом, все еще непривычно пустой и тихий. Переехали они всего несколько недель назад. Ей немного неуютно в этом доме, словно он на размер больше, чем нужно, и Лейла гадает, сможет ли наполнить его со временем своей жизнью. Скоро Лейла покинет тепло постели, чтобы завернуть ланч Рафику, Хадие и Худе. Рафик отвезет девочек в начальную школу и детский сад, в который они попытались определить Худу, поскольку она тоже хотела куда‐то ехать с рюкзачком за плечами. Потом Рафик поедет в аэропорт, а она продолжит возиться с вещами, пытаясь создать уют.

Каково ей будет спать без него ночью? Она не помнит, когда в последний раз спала одна. Каждую ночь до замужества ее кровать стояла на расстоянии вытянутой руки от кровати Сары. Сегодня она будет ходить из комнаты в комнату, закрывая окна, запирая двери, выключая свет, проверяя снова и снова, все ли заперто. Придется как‐то свыкнуться с тем, что теперь она будет водить машину по вечерам. Пока что она ездила только днем, когда Рафик был на работе. До этой минуты она никогда не задумывалась о том, что до сих пор все это делал он. Она придвигается ближе к мужу, вдыхает его запах. Настолько знакомый, что после пяти лет брака она больше его не замечает, разве что специально принюхается. Вот его прекрасное спящее лицо: никакой суровости в нем сейчас – веки, ресницы, четко очерченный нос, линия челюсти.

Она чувствует себя словно оказалась в мультиках, которые смотрят ее дочери: героиней из прекрасного коттеджа, которая утром открывает окно и напевает песню. Вот что значит проснуться рядом и увидеть его лицо этим утром. Она словно почувствовала, что окно распахнулось в комнате ее сердца.

Рафик шевелится. Лейла закрывает глаза, не желая, чтобы он проснулся и поймал ее взгляд. Почему мы смущаемся порой, проявляя заботу о близком, выражая любовь, привязанность, а временами страсть? Даже перед мужем она стесняется выражать эмоции открыто.

– Пора? – спрашивает он.

Как он узнал, что она проснулась?

– Думаю, пора.

Она встает, чтобы разбудить девочек. В глазах темнеет, и она стоит неподвижно, прижав пальцы к векам, пока зрение не возвращается. Должно быть, это стресс, что естественно: вся семья привыкает к новому дому и новому городу, постепенно знакомится со здешней общиной, члены которой ходят в местную мечеть. Хадия только начала ходить в подготовительный класс, три дня в неделю по три часа, но все же пустота в доме для Лейлы внове.

Стоя в дверях, Лейла смотрит на девочек, лежащих в общей спальне. «Кто я без них?» – гадает она. Она так привыкла к этому: лицо мужа по утрам, шаги дочерей днем.

Девочек легко разбудить. Она счастливая мать. Дочери не сопротивляются, не хнычут. Стоит лишь войти и стянуть с них одеяла, и они начинают моргать и тереть глаза.

– Вставайте, вставайте, – поет она и наклоняется, чтобы поцеловать Хадию в лоб, щелкает ее по носику.

Хадия садится и зевает. Лейла напоминает дочери, что та следит за утренним режимом сестры: умыться, почистить зубы, расчесать волосы, переодеться в вещи, которые Лейла уже выложила на кровати детей. Хадия кивает. Она мамина маленькая помощница и хватается за любую возможность это доказать.

– Мама, папа сегодня уезжает? – спрашивает она с растерянным видом, словно только что вспомнила.

Хадия рассматривает свои ногти, которые мать позволила ей накрасить несколько дней назад, перед первым днем занятий в подготовительном классе. Теперь ярко-розовый и темно-фиолетовый лак почти облупился. Хадия скребет один ноготь другим, сдирая остатки лака, и Лейла накрывает ее ручку своей, чтобы помешать.

– Все будет хорошо, – медленно и тихо повторяет она. – Вот увидишь. Мы займемся чем‐то интересным.

Хадия всматривается в лицо матери, пытаясь определить, правду ли та говорит или просто пытается ее утешить. Девочка умна для своего возраста, восприимчива и легко поддается эмоциям. Лейле придется быть осторожной.

Поняв, что она глядит на мать слишком пристально, прямо-таки уставилась, а это нехорошо, Хадия кивает и спрыгивает с кровати, чтобы разбудить Худу.

Лейла спускается вниз. Она прислушивается к звукам просыпающегося дома, наполняя пластиковые контейнеры ломтиками груши или гроздьями винограда, а еще пригоршнями крекеров «Голдфиш» и коробочками с соком; заворачивает в тонкие лепешки жареную окру[6], а лепешки – в шуршащую серебристую фольгу. Слышно, как Худа прыгает с кровати на пол. Должно быть, уже оделась. Она любит одеваться, стоя на кровати, за что Лейла часто ее ругает. Так недолго и упасть. Отдаленный шум воды в душе постепенно затихает: должно быть, Рафик закончил мыться.

Три коричневых пакета с ланчем выстроились в ряд, и Лейла дает себе передышку, выглянув в садик за окном – цементный островок, где девочки прыгают через резиночку. Здесь много высокой, неухоженной травы и одинокая слива в дальнем конце. Ей так понравилась эта слива, еще когда они только переехали. Грела мысль, что теперь она владелица земли, где растет дерево, которое будет приносить плоды.