Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Хадия и Худа ложатся в свои кровати, и Лейла впервые замечает, что, когда поднимается ветер, ветки дерева за окном спальни скребут о стекло и стену, как будто царапаясь. Она начинает читать дочерям, но вдруг прерывается и спрашивает, стараясь, чтобы голос звучал ровно:

– Девочки, хотите повеселиться сегодня?

– Да, да! – кричит Худа, сильно взволнованная, сама не зная почему.

– Хотите, устроим лагерь в моей комнате?

– Да!

Худа встает, подскакивает на кровати и спрыгивает на пол. Лейла идет за бегущими в ее комнату девочками. Они запрыгивают на ее постель и интуитивно укладываются на стороне Рафика. Две маленьких головки на одной подушке. Сестры смотрят на маму, словно ожидая указаний, что делать дальше, будто бы существует вторая часть этого спонтанного плана. Но второй части нет. Лейла желает дочерям спокойной ночи, раскладывает молитвенный коврик и молится в углу комнаты, пока девочки пытаются заснуть, ворочаясь с боку на бок.

Она действительно заперла двери. Все проверила дважды. Спускаться вниз ни к чему. Когда Рафик вернется, она попросит его повесить занавески. Ей немного хочется пить, но она всегда может напиться из крана в ванной.

Лейла складывает руки горстью, пьет и вдруг ловит свое отражение в зеркале. Лицо выглядит старше, но все же она молода. Ей двадцать шесть. Она достаточно молода, чтобы без проблем выносить еще одного ребенка. Если повезет. Если Богу будет угодно. И все же она достаточно зрелая, чтобы сделать это: провести ночь рядом со своими девочками, такими теплыми, такими полными жизни. Вполне естественно, что первая ночь вдали от Рафика будет немного трудной, что ей не по себе, когда она смотрит в оконное стекло на темное ночное небо и видит только свое неясное отражение, ожидает, что, читая девочкам на ночь, испугается, когда услышит шум проезжающей машины, что ее встревожит свет фар, который ползет по стенам комнаты.

Она ложится в постель. Ей кажется, что дочери спят. Хадия открывает глаза.

– Проснулась? – шепчет Лейла.

Хадия кивает. Она смотрит в потолок. Ее нос в темноте кажется маленьким и голубым.

– Матушка, – объявляет она со вздохом, – я и вправду люблю начальную школу.

Она говорит это по‐английски, торжественно, словно на исповеди. Как будто Хадия пытается завести светский разговор с малознакомым высокопоставленным человеком и сама удивлена своему тону, ведь она не ожидала ничего подобного.

– Матушка? – удивляется немного растерянная Лейла.

– Мамочка, – смущенно поправляется Хадия.

– Рада это слышать.

Они всегда говорят на урду. Нужно сделать это домашним правилом. Может, завтра позвонить Рафику, рассказать ему о том, что его дочь говорит как взрослая?

– А тебе нравилась школа? – спрашивает Хадия.

Лейла целует ее в щеку, осторожно приглаживает волосы. «За все слава Богу, – думает она, глядя на Хадию. – Все благодаря ему: моя дочь – чудесная девочка, и мне выпала честь быть ее матерью».

– Тсс, – говорит она в волосы дочери. – Спи. Нравилась. Очень нравилась. Поговорим об этом завтра.

Хадия кивает и закрывает глаза. Лейла продолжает обнимать дочь. Так безопасно и уютно, когда она просто лежит рядом.

* * *

Хадие тринадцать. Она сидит на красном садовом столе, ослабляя узел шарфа и наблюдая, как мальчики из ее класса воскресной школы играют в баскетбол во время перерыва. Среди них и Амар, хотя он гораздо младше остальных. Время от времени она посматривает на него, чтобы убедиться: брат играет на равных, его не толкают, у него не отнимают мяч. Но Амар задерживает ее внимание лишь на долю секунды, и она снова возвращается взглядом к старшему мальчику из семьи Али: он проходит между остальными игроками с легкостью, которая кажется ей грациозной.

С того места, где она сидит, кажется, что остальные боятся юного Али или преклоняются перед ним – у него как будто неохотно отбирают мяч и кричат громче, когда он забивает. А забивает он часто. Она снова дергает за узел шарфа. День выдался жарким. Старший Али – единственный во всей общине, кем Хадия втайне восхищается все эти годы. И она не одинока. Только другие девочки в общине и вполовину не были так застенчивы. Старший Али уже приобрел репутацию среди девочек в мечети: он добр к малышкам, обожаем ровесницами, и даже девочки постарше, подростки, часто перешептываются, каким невероятным красавцем он будет, когда вырастет, иногда говорят ему прямо в лицо, потому что мальчику тринадцать лет, он гораздо младше их и такие комплименты еще не считаются неприличными. Хадия в числе поклонниц-сверстниц, и ее подружки по воскресной школе рассказывают в душевой самые невероятные истории о старшем Али, раздувая каждую незначительную деталь до вселенских масштабов.

– Слышали, как он спрашивал Зейнаб, остался ли чай в женской комнате?

Хадия считает все это глупым. Ей претит присоединиться к другим девочкам с их ребяческим пылом, непристойными смешками и перешептываниями в его присутствии. Она отказывается делиться с подружками своими мыслями о нем. Она не открылась даже Худе, хотя с ней Хадия делится почти всем. Заговорить об этом – значит ослабить и принизить то, что она начинает чувствовать.

Сейчас она стыдится того, что следит за ним. Стыдится деталей, которые подмечает. Блестящая от пота шея. Манера вытирать лоб тыльной стороной руки. Тон, которым он командует другими игроками на площадке. То, как ему беспрекословно подчиняются. Она сразу определяет, какой из голосов принадлежит ему, когда до нее доносятся звуки с игровой площадки. Каждые несколько минут он задирает футболку, чтобы вытереть лицо. В таких случаях она отворачивается, прежде чем против воли снова посмотреть на него, и ее лицо обдает жаром. Она думает о том, что он лишь тощий подросток. И она совсем еще девочка. Тело как у мальчишки, кривые зубы и слишком густые брови. И одета в купленные матерью свободные, доходящие до колен футболки, в джинсы на размер больше нужного – с тем расчетом, чтобы каждый дюйм ее тела был спрятан. Словом, она не из тех, кого может заметить такой парень, как старший Али. Но все же.

Мальчики прерывают игру. Кто‐то бежит к оставленным на скамье бутылкам с водой. Остальные садятся, наклоняются вперед и, тяжело дыша, опираются ладонями о колени. Амар подхватывает мяч, который почти укатился с площадки, и начинает бросать его в корзину. Старший Али остается стоять и смотрит в сторону садового стола. На нее. Она отводит глаза.

После звонка она не спеша бредет к мечети, где проходят занятия. Другие девочки торопятся, зная, что сейчас будут изучать Коран, а учителя арабского очень строги и пунктуальны. Хадия возится со своим шарфом, завязывает и развязывает узел, который кажется ей слишком тяжелым всякий раз, когда она о нем вспоминает. В вестибюле, где стоят ящички для обуви, она медленно разувается, просунув пальцы под ремешки, и кладет обувь на место. Вестибюль – единственная часть мечети, если не считать классов воскресной школы, где мальчики и девочки могут находиться вместе. Здесь все стараются задержаться, помедлить, воспользоваться коротким моментом, когда разделительная перегородка отсутствует.

Игравшие в баскетбол мальчишки вваливаются в вестибюль, потные и веселые, шутливо толкаются и сбрасывают кроссовки, перед тем как побежать в класс. Они не замечают ее. Входит старший мальчик Али, а рядом с ним – ее брат. Амар смотрит на него так, как часто смотрел на Хадию, когда они были младше и его завораживал ее талант придумывать новые игры. Он уже месяцами не смотрел на нее так, не задерживался в дверях ее спальни, чтобы в подробностях перечислить самые обыденные мелочи прошедшего дня.

Когда они подходят ближе, Хадия внезапно и остро осознает себя, свое тело, и все это потому, что старший Али рядом. Она вдруг ловит себя на том, что впервые думает: это мое тело. Сердце бьется так громко, что его стук отдается в ушах барабанным боем. «Он видит мои тощие руки и ноги, мою кожу». И это шок – внезапное осознание того, что под слоями ткани у нее есть тело. Биение сердца. Барабанный бой.

11
{"b":"654290","o":1}