2 февраля 1873 года китобойное судно «Пилигрим» шло под 43°57′ южной широты и 165°19′ западной долготы от Гринвича. Эта шхуна водоизмещением в четыреста тонн была приписана к порту Сан-Франциско и принадлежала Джеймсу Уэлдону, богатому судовладельцу из Калифорнии.

Каждый год Джеймс Уэлдон отправлял целую флотилию судов в северные моря, за Берингов пролив, а также в моря Южного полушария, к Тасмании и к мысу Горн. «Пилигрим» по праву считался одним из лучших его кораблей. Хороший ход и отменная оснастка позволяла судну даже с небольшой командой доходить до границы сплошных льдов Южного полушария.

Сам капитан Гуль имел репутацию опытнейшего моряка и одного из лучших гарпунщиков южной флотилии. К февралю под его началом на судне работали пять матросов со стажем и один новичок. Этого было недостаточно: охота на китов требует гораздо большего количества людей для обслуживания шлюпок и для разделки добытых туш. Однако судовладельцы, и в их числе Джеймс Уэлдон, считали выгодным нанимать в Сан-Франциско только матросов, которые осуществляли собственно управление судном. Недостающих членов экипажа вербовали прямо в Новой Зеландии. Среди местных жителей, а также множества эмигрантов, которые по каким-то причинам искали прибежища в этой далекой стране, всегда хватало искусных гарпунщиков и матросов. Они поступали на службу на один сезон, а потом получали расчет и жили на берегу, пока очередное китобойное судно не объявляло о наборе новой команды.

«Пилигрим» только что закончил охоту на китов на границе южного Полярного круга. Уже в то время китовый промысел был нелегким делом. Киты попадались в океане все реже: сказывались результаты беспощадного истребления этих гигантских млекопитающих. Настоящие киты начали вымирать, и охотникам приходилось забивать гигантов-полосатиков, что делало промысел гораздо более опасным.

В тот год «Пилигриму» крупно не повезло. Задолго до конца промыслового сезона капитану Гулю пришлось закончить охоту. Нанятая в Новой Зеландии команда оказалась сборищем темных личностей. Матросы вели себя вызывающе, отлынивали от работы, грубили капитану, и в начале января, когда в Южном полушарии стоит лето, Гуль рассчитал их. В трюмах «Пилигрима» оставалось еще много места для китового уса. Половина бочек, которые должны были быть заполнены ворванью, стояли пустые.

Капитан высадил китобоев, нанятых на сезон, в порту Окленда, на восточном берегу северного острова Новой Зеландии. Постоянная команда «Пилигрима» была недовольна. Охота оказалась крайне неудачной, и обещала просто смехотворные заработки. Чувство досады терзало и капитана Гуля. Самолюбие опытного китобоя было глубоко уязвлено. Впервые за время службы у Джеймса Уэлдона он добился столь неутешительных результатов.

Капитан предпринял попытку поправить положение. В Окленде он объявил о наборе нового экипажа, но практически все моряки уже ушли в плавание на других китобойных судах. Обстоятельства вынуждали Гуля отказаться от надежды полностью загрузить «Пилигрим».

Капитан Гуль собрался уходить из Окленда. Однако накануне отплытия к нему обратились с просьбой принять на борт пассажиров, и, хотя «Пилигрим» был совершенно не приспособлен для пассажирских перевозок, отказать капитан не мог. Речь шла о людях, небезразличных хозяину корабля.

Несколько недель назад Джеймс Уэлдон приехал в Новую Зеландию по торговым делам. В это дальнее путешествие владелец «Пилигрима» взял жену, пятилетнего сына Джека и дальнего родственника миссис Уэлдон, которого все называли «кузен Бенедикт». Предполагалось, что семья в полном составе вернется в Сан-Франциско к Рождеству. Однако перед самым отъездом маленький Джек серьезно заболел. У Джеймса Уэлдона были неотложные дела в Америке, и ему пришлось уехать, оставив жену, ребенка и кузена Бенедикта в Окленде.

Джек оправился от болезни только через месяц. Как только мальчик достаточно окреп, миссис Уэлдон стала собираться в обратную дорогу. В те годы не существовало прямого морского сообщения между Оклендом и Сан-Франциско. Миссис Уэлдон предстояло пуститься в долгое плавание, маршрут которого лежал через Австралию. Естественно, молодой женщине совсем не улыбалось делать такой крюк. Поэтому, когда в январе «Пилигрим» пришел в Оклендский порт, миссис Уэлдон обратилась к капитану Гулю с просьбой доставить ее в Сан-Франциско вместе с Джеком, кузеном Бенедиктом и негритянкой Нан, своей старой нянькой.

Капитан Гуль хорошо знал жену своего хозяина. Миссис Уэлдон, опытная путешественница, не раз делила с мужем тяготы дальних странствований. Ей было около тридцати лет, она никогда не жаловалась на здоровье, прекрасно переносила морскую качку и отличалась завидной выдержкой, нечасто встречающейся среди представительниц прекрасного пола.

Со своей стороны миссис Уэлдон знала, что капитан Гуль отличный моряк, которому Джеймс Уэлдон полностью доверял, а «Пилигрим» – надежное судно, способное выдержать и дальний рейс и жестокий шторм. Молодой женщине очень не хотелось затягивать вынужденную разлуку с мужем, и, поскольку ей представился случай отплыть прямо в Америку, она решила им воспользоваться.

Кузену миссис Уэлдон было около пятидесяти лет. Несмотря на почтенный возраст, его никак нельзя было назвать взрослым самостоятельным человеком. Более того, родные вообще предпочитали не выпускать кузена Бенедикта из дома одного. Он был из тех почтенных ученых, безобидных и добрых, которым предназначено всю жизнь оставаться детьми, жить на свете до ста лет и умереть с неомраченной младенческой душой.

Сухопарый, высокий, с длинными руками и ногами, которые он вечно не знал, куда девать, с огромной взлохмаченной головой, с золотыми очками на носу, кузен Бенедикт казался совершенно беспомощным и погруженным в какие-то свои размышления, не имевшие отношения к реальной действительности. Его простодушие вошло в поговорку; ему никогда не поручали ничего сделать, хотя он охотно оказывал бы услуги людям, если бы в состоянии был оказывать их. Миссис Уэлдон относилась к нему как к сыну, старшему брату малыша Джека.

Не только члены семьи, но и посторонние звали этого большого ребенка «кузеном Бенедиктом»: он настолько нуждался в опеке и руководстве, что казался всеобщим родственником. Впрочем, кузен Бенедикт был неприхотлив, нетребователен, нечувствителен к жаре и холоду, мог не есть и не пить целыми днями, если его забывали накормить и напоить. Кроме того, у него было очень доброе сердце и покладистый характер.

Как ни удивительно, у кузена Бенедикта была профессия. Он посвятил свою жизнь безраздельно и исключительно науке о насекомых – энтомологии. Он отводил этому занятию все свое время, причем не только во время бодрствования, но и во время сна. Даже по ночам кузену Бенедикту снились его горячо обожаемые прямокрылые, сетчатокрылые, перепончатокрылые, чешуекрылые, жесткокрылые, двукрылые и паразиты.

Никто не осмелился бы назвать кузена Бенедикта бездельником. Наоборот – это был неутомимый труженик, энтузиаст своего дела. Десятки и сотни булавок были вколоты за манжеты рукавов его рубашки, за лацканы и полы его пиджака, в поля его шляпы. Когда кузен Бенедикт возвращался домой с прогулок, предпринимаемых исключительно с научной целью, а вовсе не ради моциона как такового, его шляпа представляла собой музейную витрину с коллекцией самых разнообразных насекомых. Наколотые на булавки, они были пришпилены к шляпе изнутри и снаружи, отчего голова кузена Бенедикта приобретала вид какой-то фантастического гнезда.

Почтенный ученый решил сопровождать мистера и миссис Уэлдон в Окленд, чтобы удовлетворить свою всепоглощающую страсть к новым открытиям в области энтомологии. В Новой Зеландии ему удалось обогатить свою коллекцию целым рядом редких экземпляров. Самой ценной вещью кузена Бенедикта была большая круглая жестяная коробка, которую он носил на ремне через плечо и в которой хранил свои аккуратно расправленные трофеи. Теперь ученый с нетерпением рвался назад, в Сан-Франциско, где мог бы без помех рассортировать драгоценные находки по ящикам в рабочем кабинете.