Я не люблю говорить о своих биологических родителях.

– Мне нравится, как ты оформила свою комнату, – внезапно говорит Крикет. – Классные лампочки. – Он указывает на гирлянды бело-розовых огоньков, натянутые под потолком. – И головы манекенов.

Наверху у меня к стенам прикреплены полки, где красуются бирюзовые головы манекенов. Они демонстрируют мои парики и очки. Сами же стены обклеены постерами со сценами из костюмированных кинофильмов и блестящими фотографиями культовых актрис черно-белого кино. Стол у меня ярко-розовый с золотыми блестками. Они осыпаются, когда подсыхают. А рабочая поверхность завалена открытыми баночками со сверкающим гримом, бутылочками с полузасохшим лаком, пластиковыми детскими браслетами и накладными ресницами.

На книжном шкафу выстроились бесконечные ряды спреев с краской и баллончиков с клеем, а стол для шитья украшает коллаж из журнальных вырезок с уличной японской модой. Сверху хаотично разбросаны клочки ткани. Полки над столом заполнены стеклянными банками с пуговицами, катушками ниток, иголками и молниями. Над кроватью у меня балдахин, сшитый из индийских сари и бумажных зонтиков из Чайна-тауна.

Выглядит немного хаотично, но мне нравится. Моя спальня – это мой храм.

Я смотрю в комнату Крикета. Голые стены, голый пол. Пусто. Он замечает мой взгляд.

– Не это ты ожидала увидеть, правда? – спрашивает парень.

До переезда его комната была такой же, как и моя. Заполненной. Кругом банки из-под кофе со всякими механизмами, шурупами, гайками, колесиками и болтиками. На стенах схемы и планы, испещренные каракулями, звездные карты и разнообразные таблицы. Повсюду лампочки, медная проволока и разобранные часы. И, конечно, машины Руба Голдберга[11].

Руб прославился своими зарисовками сложных машин, выполняющих простые действия. Ну, знаете, когда вы тянете за шнурок, ботинок переворачивает чашку, из которой выпадает шар, который приземляется в лунку, катится к качелям, которые запускают молоток, включающий лампу. Такой была комната Крикета.

Я отвечаю осторожной улыбкой:

– Все немного изменилось, К.Г.Б.

– Ты помнишь мое второе имя? – Брови парня удивленно поднимаются.

– Его не так-то просто забыть, Крикет Грэхем Белл[12].

Ну да! Речь идет о тех самых Беллах. Я про телефон, одно из величайших изобретений в истории.

Крикет потирает лоб:

– Родители наградили меня не слишком удачным именем.

– Я тебя умоляю. – Меня разбирает смех. – Раньше ты постоянно им хвастался.

– Все меняется. – Голубые глаза парня смеются, но за выражением радости скрывается пустота.

Это нервирует. Крикет всегда гордился своей фамилией. И считал своим долгом стать изобретателем, как его прапрапрапрадедушка.

Внезапно парень отшатывается назад, в темноту:

– Я должен успеть на поезд. Завтра на учебу.

Я испуганно вздрагиваю:

– О!

А затем Крикет вновь подается вперед. Его лицо подсвечено бело-розовыми огоньками. Опять это задумчивое выражение.

– Еще увидимся? – тихо спрашивает он.

Что мне на это ответить? Я указываю на свое окно:

– Я буду здесь.

Макс подбирает с пола черную рубашку и надевает. Я уже почти одета. Сегодня я клубничка. На мне маленькое красное платьице в стиле пятидесятых, длинное ожерелье из маленьких черных бусин и темно-зеленый парик в стиле Луизы Брукс[13], постриженный под короткий боб. Мой парень игриво касается моей руки, пахнущей потом и ягодным лосьоном.

– Тебе понравилось? – спрашивает он, вовсе не пытаясь меня уязвить.

Я киваю. Действительно, в этот раз было получше.

– Пойдем закажем бурито. Я мечтаю о гуакамоле и пинте.

Дело вовсе не в том, что я мечтаю уйти до того, как в квартиру заявится сосед Макса – барабанщик «Амфетамина». Джонни нормальный парень, но иногда в компании друзей Макса я ощущаю себя не в своей тарелке. Мне больше нравится, когда мы вдвоем.

Макс берет бумажник.

– И ты получишь их, Ло-ли-та, – поет он.

Я бью парня по плечу, и он одаривает меня своей фирменной многозначительной ухмылочкой. Он знает, что я ненавижу это прозвище. Никто не смеет называть меня Лолитой, даже мой бойфренд, даже наедине. Я вовсе не похожу на мечту вульгарного старикашки. Макс не Гумберт Гумберт, а я вовсе не нимфетка.

– Это мое последнее предупреждение, – говорю я. – Просто купи мне бурито.

– Экстра-гуакамоле.

Макс подкрепляет свое обещание поцелуем, когда у меня вдруг звонит телефон – Энди!

Мое лицо вспыхивает.

– Прости, – бормочу я.

Макс раздраженно отворачивается, но тихо шепчет:

– Ничего.

Энди считает, что мы уже в ресторане, хотя на самом деле мы к нему только направляемся. Я уверена, что он купился. Настроение испорчено. Мы с Максом останавливаем свой выбор на местечке всего в квартале отсюда. На подоконниках там стоят зеленые пластиковые светильники в форме кактусов сагуаро, а с потолка свисают попугаи из папье-маше. Макс живет в Миссии – соседним районе, где нет недостатка в восхитительных мексиканских ресторанах.

Официант приносит нам соленые чипсы и горячую-прегорячую сальсу, а я рассказываю Максу о школе, до которой остается всего три дня. Я давно ее переросла. Я готова к поступлению в колледж, готова начать делать карьеру. Когда-нибудь я пройдусь по красной ковровой дорожке в чем-нибудь сногсшибательном, как Лиззи Гардинер[14] на вручении Оскара за «Приключения Присциллы, королевы пустыни» в платье из золотых кредитных карточек. Только мое будет сделано из чего-нибудь совершенно необычного.

Как, например, ленты фотографий, или цепочки, сплетенные из белых роз, или мексиканские лотерейные билеты. А может, я надену пару хулиганских ботинок и шляпку с перьями. Важно пройдусь по сцене с саблей на ремне и тяжелым пистолетом в кобуре и поблагодарю родителей за то, что включили мне «Унесенных ветром», когда я во втором классе заболела гриппом, потому что этот фильм научил меня всему, что нужно знать про юбки на кринолинах. Главным образом потому, что мне самой понадобилась такая. Просто донельзя!

Макс спрашивает про Беллов. Я вздрагиваю. Эта фамилия для меня словно разряд тока.

– Ты не упоминала про них всю неделю. Вы виделись… с Каллиопой? – Макс делает паузу на этом имени, поскольку не уверен, правильно ли его запомнил.

Но на один-единственный миг мне вдруг чудится, что он знает про Крикета.

Что конечно же невозможно, поскольку я ему до сих пор ничего не рассказывала.

– Только через окно. – Я провожу пальцем по холодному ободку стакана с минералкой. – Слава богу! Я начинаю верить, что можно жить совсем рядом и при этом не вести бесед лицом к лицу.

– Ты не можешь постоянно избегать проблем. – Макс хмурится и теребит одну из сережек в ухе. – Никто не может.

Я разражаюсь смехом:

– Забавно слышать это от человека, у которого в последнем альбоме целых три песни про бегство от реальности.

Макс отвечает слабой улыбкой:

– А я никогда и не отрицал, что я лицемер.

Не знаю, почему я не рассказала ему про Крикета. Возможно, еще не пришло время. Мы больше не виделись, но я все еще испытывала бурю эмоций по поводу той встречи. Она оказалась не такой ужасной, как могла быть, однако выбила меня из колеи. Непривычное спокойствие Крикета и моя непонятная взволнованность наложились на осознание того, что скоро нам предстоит увидеться снова. Скоро!

Крикет даже не упомянул о нашей последней встрече. Как будто это не имеет значения. Или, точнее, совершенно не важно для него. Я провела много ночей в попытках забыть Крикета. И мысль о том, что парень давно уже мог забыть меня, не добавляла радости.

Столько всего нужно объяснить Максу!