– Вам это лучше знать, и если это так, значит, алфавитный принцип работает лучше, чем я о нем думал. А теперь выскажите мне свое мнение, и вы, леди Дэвен, вот по какому случаю. Некий офицер выставил на площади заграждение. Площадь подверглась нападению, заграждение было отрезано. Результат нападения был неясен. Враг захватил лишь кусты вокруг площади. Офицер, который выставил заграждение, был довольно глубоко ранен в плечо копьем…

– Прошу вас… – перебил его Руперт, но лорд Саутвик невозмутимо продолжил:

– Ночью на площадь выполз раненый солдат и рассказал, что чудом остался жив, хотя остальные его товарищи были убиты, он же прокрался сквозь вражеские позиции. Он также сказал, что сержант, получивший ранение в ногу, лежит в кустах в шестистах ярдах отсюда, и арабы, занявшие донгу между лагерем и этими кустами, пока его не обнаружили. Поскольку посылать спасательный отряд не имело смысла, раненый офицер надевает на себя джиббу и тюрбан мертвого араба и в таком обличье проходит через донгу, находит раненого товарища и каким-то чудом ведет – вернее, несет, – его в лагерь, причем последние несколько сот ярдов под сильным ружейным огнем, как со стороны арабов, так и своих собственных часовых. А теперь скажите мне: заслужил такой офицер крест Виктории?

– Ach! Mein Gott[6], думаю, что да, – ответила флегматичная леди Дэвен с убежденностью, совершенно не свойственной ее натуре, по крайней мере, как о ней думали окружающие. – Как же звали этого храбреца? Хотелось бы знать его имя.

– Не помню, – ответил лорд Сутвик с каменной усмешкой. – Спросите полковника Уллершоу. Он наверняка помнит этот случай.

– Кто это был, Руперт? – спросила Эдит, и весь длинный стол притих в ожидании ответа.

И тогда ведущий учет его грехов ангел был вынужден добавить к списку прегрешений Руперта еще одно, ибо тот солгал, даже не покраснев.

– Не знаю. Я не уверен. Первый раз об этом слышу, но даже если этот случай и имел место, мне кажется, он сильно преувеличен.

За столом прокатился смешок, гости заулыбались, заместитель военного министра лукаво усмехнулся и сменил тему разговора.

Целых три минуты леди Дэвен пребывала в глубоком раздумье. Затем, когда ее супруг стал рассказывать какую-то историю про охоту на куропаток в шотландском болоте, с которой он недавно вернулся, она внезапно ударила тяжелой ладонью по столу и громко воскликнула:

– Himmel![7] Теперь мне понятно. Лорд Саутвик изволил пошутить. Этот человек – вы, полковник Уллершоу.

Гости разразились хохотом, Руперт же был готов провалиться от стыда сквозь землю.

Наконец ужин завершился, и лорд Дэвен вышел в холл попрощаться с гостями.

– Итак, – спросила Эдит, когда он помогал ей надеть плащ, – вы его видели. И что вы скажете теперь?

– Превосходно! – воскликнул Дэвен. – Вы должны покорить эту трудную высоту. Должны выйти за него замуж. Если, конечно, сможете, в чем я сильно сомневаюсь.

– Неужели? – удивилась Эдит. – Я же намерена попробовать, спора ради. Доброй вам ночи.

– Разве я не говорил тебе, что он герой, – усмехнулся Дик, провожая ее к кэбу. – Бедняжка Эдит. Мне искренне тебя жаль. Чтобы находиться рядом с таким воином, нужно иметь немалое мужество.

– Пожалуй, ты прав, – согласилась она. – Риск и вправду велик.

Тем временем лорд Саутвик взял Руперта в оборот у входной двери.

– Жду вас, Уллершоу, в военном министерстве, где я хотел бы представить вас статс-секретарю, – произнес он. – Завтра в половине первого вас устроит?

Понимая, что это приказ, Руперт ответил:

– Разумеется, милорд, я там буду.

На следующее утро Руперт посетил военное министерство, где лорд Саутвик действительно представил его статс-секретарю. Разговор с министром был недолгим – не более трех минут. Тем не менее, даже такой на редкость скромный человек, как Руперт, тотчас понял по его тону, что здесь к нему отнеслись благосклонно. Более того, сей высокопоставленный джентльмен не только поздравил Руперта с его былыми заслугами, о которых он был явно хорошо информирован, но и намекнул на блестящее будущее. Статс-секретарь поинтересовался, долго ли он намерен пробыть в отпуске, и когда Руперт ответил, что полгода, с улыбкой заметил, что это слишком долгое безделье для настоящего солдата, и добавил:

– Если мы захотим отправить вас куда-то до истечения этого срока, вы готовы уехать?

– Разумеется, – ответил Руперт с воодушевлением, ибо уже был почти сыт по горло Лондоном. На какой-то миг он даже забыл про мать, забыл про то, что возвращение в строй означает разлуку с Эдит, чье общество доставляло ему немалое удовольствие.

– Отлично, полковник Уллершоу, – ответил статс-секретарь. – Саутвик, надеюсь, вы это запомнили. В Египте и Судане вечно что-то происходит, не одно, так другое, и полковник Уллершоу, возможно, и есть тот, кто положит этому конец. – С этими словами статс-секретарь протянул руку, давая понять, что беседа закончена.

– Я уверен, что вы произвели отличное впечатление, – сказал Руперту лорд Саутвик, когда они вышли в вестибюль. – Но позволю себе дать вам один совет. Наш начальник довольно непредсказуем в своих поступках и ожидает точно такую же быстроту, коей он горд, и от других. Если у него для вас поручение, а так, похоже, и есть, не раздумывайте и не просите время, чтобы все хорошенько взвесить, но тотчас же с ним во всем соглашайтесь. Так для вас будет лучше в будущем, ибо, если вы откажетесь, второй такой оказии возможно уже не будет.

Поблагодарив его за совет, Руперт покинул стены министерства, размышляя на ходу, что вряд ли он услышит об этом снова, тем более что в Египте была масса достойных офицеров, способных с честью выполнить любую задачу, если в том возникнет необходимость. Он совершенно позабыл о том, что его уже считали преуспевшим в жизни; более того, что на данный момент он был и, вероятно, останется в обозримом будущем наследником пэрского титула – короче говоря, тем, кого любит нанимать власть, ибо имеющему будет дано еще[8].

Вскоре Руперт обнаружил, что такое отношение к его персоне, похоже, является правилом. В некотором смысле он превратился в светского льва. В дополнение к другим преимуществам, рассказ лорда Саутвика про крест Виктории, который был положен Руперту за его героизм, пошел гулять по лондонским гостиным, обрастая при этом дополнительными подробностями, и просто не мог не вызывать любопытства, особенно у женщин. Когда народ снова съехался в город, Руперт начал получать приглашения на публичные обеды, на которые, как и предсказывал Дик, он был вынужден надевать свои награды. Первые два или три даже доставили ему удовольствие, но затем был один, когда, к его великому ужасу, ввиду неожиданного отсутствия одного знаменитого генерала, он внезапно был вынужден выступать с благодарственной речью от имени армии. В принципе, он весьма недурственно справился с этой задачей, подтверждением чему служили одобрительные возгласы не слишком критичной аудитории, однако убежденный в том, что ударил лицом в грязь, вернулся домой в подавленном настроении.

– В чем дело? – спросила мать, увидев его хмурое лицо, когда он вошел в их крошечную гостиную, которую, будучи в форме и при наградах, он, казалось, занимал полностью.

– И почему вы вернулись так рано? – добавила Эдит.

– Я ушел, не дожидаясь конца, – мрачно ответил он. – Меня заставили держать речь, и я выставил себя круглым дураком.

Зная Руперта, обе женщины не стали серьезно воспринимать его слова, хотя Эдит, прочтя на следующее утро сообщения в газетах и также наведя кое-какие справки, вздохнула с облегчением, узнав, что на самом деле все прошло не так уж и плохо.

Тем не менее после этого случая Руперт наотрез отказался посещать банкеты, боясь, что в очередной раз начнут превозносить его, хотя ему претило слышать эти ужасные, полные неточностей похвалы в свой адрес, но, что еще страшнее, что его вновь попросят встать и высказаться ни о чем.