Он положил руку на широкое плечо племянника, и мужчины вошли в ветхое жилище. Оба знали, что Сергей Лаврентьевич был очень аккуратным и маниакально следил за чистотой. Все предметы – а их раз, два и обчелся – лежали на своих местах. На столе красовалась ваза с искусственными розами, сделанными из бисера, которые когда-то бабушка создала собственными руками. Она вообще была большая рукодельница. На стене висела бисерная, слегка потускневшая картина – обычный деревенский пейзаж: пруд, подернутый тиной, пасущиеся на лугу коровы и пастух, развалившийся под невысоким деревцем с пышной изумрудной кроной. На книжной полке стояли книги – корешок к корешку. Панцирная кровать с тремя высокими подушками аккуратно заправлена немного выцветшим покрывалом в цветочек.

В другой, маленькой комнате, на втором этаже, тоже стояла кровать, только деревянная, с одним матрасом, возле нее – стул и тумбочка, на которой пылилась черная лакированная шкатулка. Посередине комнаты хозяин поставил таз, и это подтвердило предположения, что крыша действительно протекала.

– Так я и думал. – Воронцов опустил голову, и Виталий понял, о чем хотел сказать его дядя.

Все лежало на своих местах, не было разбросано, а это означало, что никто не проникал в дом с целью ограбления, следовательно, старик, ветеран Великой Отечественной не мог заинтересовать воров. Получается, версия с подпиленной перекладиной не лезла ни в какие ворота. И все же Громов готов был поклясться, что кто-то подпилил ее. Но с какой целью?

– Ну что, признаешь ошибку, частный детектив? – насмешливо поинтересовался дядя. – С чего вдруг кому-то убивать моего отца? Кстати, наиболее заинтересованные в его смерти – родственники, то есть и мы с тобой. Клянусь, я этого не делал, потому что старый деревянный сруб мне не нужен. Слушай! – Его голубые глаза загорелись, и он крепко сжал руку племянника: – Может, это сделал ты? Может, на участке отца нашли нефть и тебе предложили за него огромные деньги?

– Дядя, не юродствуй, – Виталий нахмурил тонкие русые брови. – Если эксперты признают, что на пиле частицы материала лестницы, придется проводить расследование.

– Потом, – отмахнулся Воронцов. – В смысле, о твоих фантазиях. – Вадим Сергеевич с любовью взял в руки шкатулку и, погладив ее глянцевую поверхность, увы, чуть подпорченную временем, открыл, с грустью заметив: – Письма… Виталик, тут все письма, понимаешь? И мои, и Лиличкины, и твоих родителей… Странно, что он хранил их долгие годы и, наверное, перечитывал. Я знаю, зимой отец спал в этой комнате, на втором этаже. Получается, шкатулка стояла у изголовья кровати. И он читал их… А я давно считал его очерствевшим…

Громов посмотрел на тумбочку, серебристую от пыли, потом на шкатулку, и привычный холодок пробежал по его спине. Так всегда происходило, когда бывший полицейский замечал какую-то деталь… Деталь, не вписывавшуюся в интерьер. Но что здесь не так? Шкатулка как шкатулка, тумбочка как тумбочка…

Все на своих местах, даже письма аккуратно разложены в две стопочки. Наверное, это имело какое-то значение для деда. Вадим Сергеевич бросил шкатулку в полиэтиленовый пакет с безвкусными розами, который прихватил на всякий пожарный.

– Почитаю дома, поплачу, – произнес он сорвавшимся голосом, собираясь еще что-то добавить, но его огромный смартфон вдруг разразился джазовой мелодией Армстронга, показавшейся неуместной в келье пожилого затворника. – Слушаю, – отрывисто, по-деловому отозвался Воронцов и вдруг прерывисто задышал и покачнулся, ловя ртом воздух.

Виталий, не понимая, в чем дело, подбежал к дяде, ноги которого подкашивались, а лицо бледнело на глазах, и помог ему сесть на колченогий табурет.

– Этого не может быть… – Теперь Вадим Сергеевич не говорил – лепетал, безжизненно опустив левую, свободную руку. – Это ошибка. Саня, ну, скажи, что это ошибка… Наверняка плохо посмотрели документы… Я не верю, не верю ни единому слову. Да, буду немедленно. – Он небрежно сунул смартфон в карман и посмотрел на племянника. Его голубые глаза напоминали два бездонных озера. В покрасневших уголках показались слезинки. Он выглядел растерянным, даже не растерянным, а потерявшимся, и Виталий с тревогой дотронулся до его плеча:

– Что случилось, дядя? Кто звонил?

Вадим Сергеевич закрыл лицо руками и прошептал:

– Леня… Ленечка… Звонил мой заместитель Александр Торопов, ну, ты его знаешь. Машину Лени нашли на окраине города вместе с Леней… – Он сгорбился и всхлипнул: – Мертвым Леней, понимаешь? Следователь сообщил, что он умер от передоза.

Виталий стукнул кулаком по столу и тряхнул курчавой гривой:

– Дядя, вы правы, этого не может быть. Леня никогда не принимал наркотики. За это я ручаюсь головой. Этих проклятых наркоманов я навидался, когда работал в отделе. И поэтому голову даю на отсечение, что следователь ошибся. Скорее всего, труп тоже не Лени.

– Документы… – прошамкал несчастный Воронцов. – У трупа в кармане документы Ленечки.

– И такое бывало в моей практике, – пытался успокоить его Громов. – Судя по всему, какой-то наркоман угнал Ленину машину и скончался в ней от передоза. Скорее всего, это произошло недалеко от ресторана, куда Леня повел свою девушку. Ты помнишь? Сегодня он собирался на свидание. По его описанию девушка тоже не выглядела наркоманкой. Так что ты не волнуйся. Мы немедленно поедем в отдел и все выясним.

Слова Виталия придали Воронцову бодрости. Он вскочил на ноги, смахнув слезу, оставившую борозду на щеке.

– Да, ты прав. Нужно поторопиться.

Родственники почти сбежали к машине, чуть не забыв запереть дверь дома и калитку. Громов, кусая губы от напряжения, вдавил педаль газа, и «Фольксваген» рванул с места.

Директор Керченского историко-археологического музея Юрий Юрьевич Мартинято, высокий лысоватый мужчина лет пятидесяти, с густыми черными бровями, придававшими его лицу суровое выражение (ему говорили: если бы не они, он был бы точной копией вождя пролетариата, только не картавил), срочно собрал коллег.

В основном в его коллективе работали женщины, исключая разве что сторожа и двух-трех историков, надеявшихся написать диссертации и уповавшие на музейные документы и ценности.

Все явились в большой зал, где старинные экспонаты лежали в беспорядке, готовясь к эвакуации. На лицах присутствующих читались удивление и отчаяние. Никто из них до последнего не верил, что немцы продвинутся так далеко в глубь страны, что вот-вот займут Крым и что война не закончится за несколько недель.

Мартинято, кусая полные губы, долго собирался с мыслями. Ему хотелось сказать людям, с которыми он проработал не один день, считая их добросовестными, настоящими музейными работниками, теплые слова, но в горле застрял ком, и он закашлялся, а потом, усилием воли взяв себя в руки, с трудом произнес:

– Товарищи… коллеги… друзья… Враг топчет нашу землю. Скоро кто-то будет вынужден уехать в тыл… Музей закроется на неопределенное время. Хочется думать, ненадолго, но обнадеживать вас я не хочу. И сейчас наша с вами задача – спасти бесценные экспонаты. В нашей коллекции есть такие, которые нуждаются в немедленной эвакуации. Прежде всего это сокровища готов.

Люди закивали, тихо переговариваясь. Каждый из них был незаменимым работником и знал наизусть каждый экспонат.

Почему-то Юрий Юрьевич вспомнил, как возник его музей…

Двести лет назад, в 1810 году, в Керчи решили собрать реликвии былых времен – и появился частный музей древностей Поля Дебрюкса.

Его коллекция через шестнадцать лет стала основой современного историко-археологического музея. Что-то, конечно, растворилось в вихрях Гражданской войны, в первые десятилетия XX века, но часть удалось сохранить, и даже приумножить. И это благодаря людям, с которыми многие годы Юрий Юрьевич работал бок о бок. Его мысли снова вернулись к коллекции древних готов. Семьсот предметов – от монет до диадемы, каждый из чистого золота!