Мирра поморщилась. Она была убежденной атеисткой и часто ругала старушку за то, что она тайком прячет почерневшие иконы в старом сундуке и молится.

– Ну что за глупость вы говорите, мама! Разве все от тифа умирают? – Она собиралась добавить еще что-то колкое, но вдруг, прижав руку к потному лбу, спохватилась: – Значит, почти месяц… А на работе меня ждали. Павел Николаевич не заходил? – Мать отвела взгляд, и женщина почувствовала неладное. – Мама, я еще раз спрашиваю: мой начальник не заходил? – Она вскочила с постели и, почувствовав сильное головокружение, снова села. – Мне нужно на работу.

– Да куда ты пойдешь? – запричитала старушка. – Посмотри на себя. Худющая, как журавель колодезный, и слабая такая.

Но Мирра опять поднялась и принялась стаскивать с себя пропахшую потом белую ночную сорочку.

– Нет, нет, и не уговаривай. Лучше чаю крепкого сделай. Есть не хочется. Я ненадолго. Меня Павел Николаевич и держать в таком состоянии не станет. Но я там нужна, понимаешь?

Мать отошла к окну, сжалась, словно собираясь с силами, и ответила:

– Нет больше твоей работы, милая. Некуда тебе идти.

– Нет? – Женщина покачнулась и ухватилась за край стола. – Как это – нет?

– Разбомбили здание горисполкома, – запричитала мать. – Почти камня на камне не оставили. Павел Николаевич с семьей эвакуироваться собираются. И нам с тобой надо бы об этом подумать. Фрицев проклятых со дня на день ожидают.

– Разбомбили? – Желтоватое лицо Мирры с нездоровым румянцем вытянулось. – Этого не может быть!

– Может, моя донюшка, может, – продолжала мама. – Давай лучше вещички собирать. Мы быстро управимся. Я уже большую часть сложила.

Однако дочь схватила черное, в белый горошек, платье, висевшее на вбитом в стену крючке. Когда-то оно считалось нарядным, это было когда-то (теперь, когда немцы подходили к Армавиру, казалось – в другой жизни), но оставалось ее любимым.

– Мамочка, я должна туда пойти, должна, – надевая легкую кофточку (несмотря на жаркую погоду, ее немного знобило), Мирра чмокнула женщину в морщинистую коричневую щеку. – И не переживай, я скоро вернусь.

– Миррочка! – Мама в отчаянии схватила дочь за рукав, но та, осторожно освободив его, выскочила на крыльцо, вдохнув свежий, пахнувший сырой землей воздух.

Недавно прошел летний ливень. Все приветствовало его: и зеленевшие деревья, которые уже отцвели и выставили напоказ созревающие плоды, и набухшая земля, впитавшая влагу, и птицы, нахохлившиеся, радостные, певшие по-летнему звонко, уже не прятавшиеся от майских холодков в дуплах деревьев и под крышей.

Мирра зажмурилась от яркого солнца, пустившего ей в глаза теплый луч, сразу ослепивший, но выдавивший улыбку на бледных бескровных губах. Ей было странно, что природа пахла, цвела, дарила тепло и ласку, словно не знала, что происходит на земле. Немного подержавшись за дверной косяк (от слабости кружилась голова), девушка медленно пошла к горисполкому.

По улицам двигались машины, повозки со сваленным как попало домашним скарбом, лица людей были угрюмы и озабоченны. На мгновение Авдеевой захотелось вернуться домой и помочь матери собираться: она почувствовала, что старушка права, здание разбомбили, и среди холодных останков ее никто не ждет, однако врожденная обязательность взяла свое. Маневрируя между людским потоком и повозками, она кое-как добралась до горисполкома.

Здание действительно оказалось разрушенным, но не превратилось в руины, правая часть осталась почти целой, с необрушившейся крышей, и Мирра, с дрожью взявшись за ручку двери, вошла внутрь. На нее пахнуло каким-то незнакомым запахом: то ли сырости, то ли разрушения, то ли самой смерти. Преодолевая нахлынувший страх, девушка спустилась в подвал, где хранились секретные документы, и замерла в ужасе. Подвал оказался наполовину затопленным, картонные папки, бережно сохраняемые ею в течение многих лет, расползлись, превратились в грязную кашу, и лишь черный чемодан, перетянутый ремнями и опечатанный, стоял, как исполин, напоминая о себе матовым блеском старой кожи.

– Ты мой хороший! – обрадовалась Мирра и схватилась за ручку, однако груз не поддался.

Для слабой девушки он оказался неподъемным. Инструктор присела на колченогий стул, чудом оставшийся «в живых», и весело произнесла:

– Мы спасем тебя, чемоданище. Сейчас я отыщу Павла Николаевича, и он скажет, что дальше делать. Но фрицам ты не достанешься ни за что на свете. Это я тебе обещаю.

Хлопнув чемодан по ручке, она вышла из здания и направилась к дому начальника горисполкома. Что-то подсказывало ей: Павел Николаевич или еще не уехал, или вообще не собирался уезжать. Она оказалась права. Директор, одетый в старый пиджак, помогал жене и старшей дочери – девушке лет восемнадцати – упаковывать свертки.

Увидев Мирру, он довольно улыбнулся:

– С выздоровлением, красавица. Ух, и напугала ты нас. Мать твоя места не находила, за тебя переживала. И мне потерять такую работницу – грех.

Авдеева усмехнулась:

– Вы и так меня потеряли, Павел Николаевич, не по своей воле, правда. Фрицы здание разрушили.

Директор помрачнел:

– Да, не спасем мы родной город. Эвакуироваться вам, бабам, нужно, пока не поздно. А мы, мужики, посмотрим, как врагу дать отпор. Многие в партизаны подались, и я, наверное, с ними пойду.

Его супруга, худая измученная женщина неопределенного возраста, с заплаканным бледным лицом, горестно посмотрела на мужа, но ничего не сказала.

– Документы бы кое-какие вывезти… – заикнулась Мирра и подмигнула Павлу Николаевичу.

Он хлопнул себя по широкому лбу и заморгал, словно очнувшись после спячки:

– Грузы целы? Отлично. Это самая хорошая новость за сегодняшний день. Сам хотел проверить, да не успел. Сейчас найду хлопцев, и пусть отвезут все в горы, в станицу Безымянная, слыхала о такой? Директор отделения тамошнего банка, Яков Михайлович Притула, – мой давний приятель. Будем надеяться, что фрицы в горы не сунутся. Кто-то говорил, что они предпочитают бои на море и равнинной местности.

– Не лучше ли подстраховаться? – заметила Авдеева.

Директор почесал затылок:

– В общем, хлопцы отвезут все Якову, а он будет действовать по обстановке. Я его знаю, он не допустит, чтобы все попало в руки немцам.

Мирра топнула ногой.

– Нет, – твердо сказала она. – Как хотите, а я поеду сама. Дайте машину – и к вашему другу я все доставлю в целости и сохранности.

Павел Николаевич, глядя на ее худые, почти прозрачные кисти рук, хотел было наотрез отказать, но, увидев решимость в черных глазах, сдался:

– Ладно, сейчас этим и займусь. Найду тебе и машину, и хорошего шофера, чтобы в случае чего помогал, а не мешал.

Авдеева кивнула:

– Вот такой расклад мне нравится.

– Тогда ступай домой, помогай матери собираться. Хочу твою старушку со своей семьей отправить, – пояснил он. – А ты потом к ним подтянешься. Постараюсь держать с Яковом связь.

Мирра поняла, что он говорит о партизанах, что партизанские отряды уже вовсю действуют в окрестностях.

– Хорошо, жду, – отозвалась она и, попрощавшись с женой директора, направилась к дому. Мать, как пчелка, хлопотала над узлами. По морщинистым щекам текли слезы, прокладывая дорожки, и застывали серебристыми ручейками.

– Поклажа-то у нас маленькая, – горестно сказала она дочери, – ее и потерять не жалко. А хозяйство, Миррочка, хозяйство как бросить? Мои курочки всему городу известны, я их отборным зерном кормила. А корова? А гуси и утки? Нешто фрицы их пощадят? Может быть, с собой как-то уместим?

– Ты с ума сошла, мамочка, – дочка обняла ее, прижимаясь к мокрой щеке. – Вернемся сюда – другую живность заведем. Ну, как их с собой утащишь? Людям не всем есть место, а ты корову хочешь в машину сунуть. Или машина ее за собой потащит? Вот смеху-то будет!