– Мы меняем концепцию бренда. Мы хотим создавать что-то более молодежное, дерзкое, целеустремленное. Одежду для таких, как вы, Иза.

– Кто, сломя голову, будет бежать пол-Нью-Йорка?

Он улыбается и делает щелчок пальцами.

– Именно! Вы мне очень понравились. Я планирую собрать группу из моделей, которые будут лицами, характером бренда. Попытаться сделать что-то на грани Виктории Сикрет, но как Эди Слиман для YSL или Рустен для Balmain.

Нортон тут же поддакивает с видом знатока. Я же не понимаю.

– Вы хотите продавать нижнее белье?

Мой вопрос их смешит.

– Нет! Виктория Сикрет делает своих моделями звездами. Я хочу сделать пиар-компанию не для одежды, а для своих моделей. Сделать тебя звездой. А ты будешь продавать одежду от Тадеско Рици своим поклонникам.

– А не проще ли взять уже раскрученную звезду?

– Проще! Но не интересно. Так делают все. К тому же звезда не заинтересована в своем успехе, она заинтересована в своем гонораре. А тут вы будете заинтересованы в продвижении себя и в продаже одежды, потому что это будет приносить вам деньги.

Я задумываюсь:

– Но вдруг кто-то из ваших моделей сбежит? Или ее перекупят?

– А для этого я заключу с вами контракт.

Вот оно что! Сделка с дьяволом. Логично! Я могу представить масштабы.

– А если я не стану звездой… Вы с меня последнюю шкуру снимете?

– Станешь. – Он произнес это так твердо, что я удивляюсь.

Это не типичная фраза для модельного бизнеса. Обычно потом идет «но», и самое трудное и важно говорится после.

Но (!) он не сказал.

Я смотрю на Монтгомери: он полусидит на подоконнике. Свет из окна бьет из-за него, делая его лицо и фигуру почти черной. На мгновение кажется, что есть только эти золотые слепящие лучи закатного солнца и мужская фигура, которая стоит напротив.

Так изображают святых…

Мое тело уставшее, застывшее, нечувствительное, будто я начала терять способность гравитации. Я бестелесная, лишь только глаза, которые смотрят на умиротворяющую фигуру мужчины у окна. Забытый сон… «Кэтрин, ты меня слышишь?»

– Думаю, завтра стоит пригласить юристов, чтобы обсудить и подписать контракт.

– Сумма для начала будет небольшая, но с увеличением объемов продаж будет увеличиваться под проценты.

Ощущение, что я уже в ловушке. После парения чувствую себя плохо. Я смотрю на кусок недоеденной шоколадки на соседнем столе. Она словно гвоздь, вбитый в белую стену – глаз так и цепляется за нее! Мне кажется, что я уже знаю ее вкус и вес, как захрустит под большим пальцем, разламываясь, если надавить.

– Каковы риски?

– Там будут строки по поводу ухода и срыва контракта: возврат в денежном эквиваленте.

Я словно расслаиваюсь. Закрыв глаза, пытаюсь логически объяснить свое состояние. Это просто испуг из-за давления подписывать контракт. Я устала.

Моя голова тяжелая. Хочется ласки. Хочется, как в детстве, подбежать к маме и потереться лбом о нее, чтобы погладила, как котенка, и поцеловала. Хочется домой. Куда-то в далекое и невозвратное. А свет из окна становится невыносимым. Он давит на меня. Уничтожает. Только голоса и боль в грудной клетке. «Мы вернули ее».

– Тогда завтра? В девять утра?

– Да. Мы будем.

Стол стеклянный, почти как у Нортона, только с тонировкой. Я вижу в нем отражение. Силуэт женщины. На мгновение пугаюсь, но понимаю, что это я.

Мои руки холодные. В последнее время я чертовски мерзну. Оглядываюсь, и осознаю, что сижу за столом в кабинете для переговоров. Передо мной сидят несколько мужчин в костюмах, Нортон, директор агентства и Джеймс Монтогомери, который пристально смотрит на меня, не замечая никого и ничего. И легко улыбается, будто знает, что со мной происходит. Мне становится страшно, потому что я не помню, как я оказалась здесь. Почему я не помню? Куда делись более двенадцати часов? Зажмурившись, вспоминаю, что пришла в нашу съемную квартиру с Таней, что разговаривали, что утром я приехала сюда. Но все это лишь факты, будто кадры из забытого кино. Будто моя жизнь попала под монтаж. Что со мной?

– Изабель, вам останется поставить подпись и приступить через две недели.

Я смотрю на бумаги, которые пододвинули ко мне. И внезапно в голове становится ясно, я резко вспоминаю детали разговора юристов, директора, Нортона и Монтгомери. «Судя по вашим фотографиям, вам надо похудеть в ногах», «надо накачать пресс», «вы будете тренироваться на одной базе с другими моделями», «работать с диетологом и психологом», «в случае нарушения обязаны выплатить штраф». Ясность в голове обрушивается на меня, как пробуждение. Вашу мать! Это же победа! Я вытащила тот самый билет. Осталось лишь похудеть килограмма на два. А там по приезду начнутся тренировки и я буду в форме. Главное, не сойти с ума. Дальше начнутся фотосессии, прослушивание. И какой-то коучинг с психологами и диетологами. Высший разряд! Все круто и классно!

Я схватываю ручку и резким росчерками начинаю ставить подписи на договорах, пока снова не провалилась в беспамятство. Welcome to the panic room!

Изабель

Ветер дует в лицо. Свежий воздух бьет меня по щекам, вплетается в волосы, на скорости 50 миль в час вышибает из меня любые тревожные мысли, маниакальные-депрессивные заморочки, гадкие замечания и едкие чужие взгляды за весь день. Есть я и ветер. Дорога открыта. Мы едем. Возможно, расшибемся. Возможно, потеряем управление и уйдем в кювет. Но это лишь возможно.

Четыре колеса вертятся. Окно открыто. Свежий воздух бьет.

Солнце слепит, отражаясь от возбужденной от скорости, горячей машины. За рулем Стивен. Таня сидит рядом с ним, положив свои босые ноги на панель. Ветер задрал ее юбку и всем видны ее голубые трусы. Но нам плевать: Стивену, который не раз снимал их, Тане, которая привыкла, как и я, быть в одном белье на публике, мне, которая каждый день видела ее трусах, выходящей то из ванны, то вечером ложащуюся спать. Не все равно только проносящимся мимо машинам, где толстые мужья, везущие свои семьи на уикенд, замечали длинные ноги Тани и жадно разглядывали их. Ну и дальнобойщикам, которым сверху открывалось больше.

Я сижу сзади. Радио орет. Мы радостно подпеваем знакомым песням. Как будто старых друзей встречаем, стоит очередной любимой мелодии заиграть. И в этом движении я забываю о голоде. Все прекрасно, пока четыре колеса вертятся и есть открытое окно.

Это побег от самой себя.

Бордовые астры расцветали на чуть желтых обоях. Сетки на окна. Ощущение уюта, старого жилища, но все равно покинутого. Темное дерево повсюду: стулья, столы, полы. Родители Стивена сюда приезжают не часто, так как живут в Европе. Лишь иногда на пару месяцев. В доме полно статуэток. Будто застывшие жители этого дома: зайчики, собачки, овечки. Милые, но холодные трупы. Импульсы бывшей хозяйки заполнить пустоту дома и в душе.