Декабрь 1192 г.

Сбежав из Герца, Ричард и его люди нашли той ночью приют в хижине углежога. Хозяин и его семейство насмерть перепугались при появлении вооруженных чужестранцев, и попытки Арна успокоить их не принесли успеха. Лишь с рассветом, когда воины ускакали прочь, бедняги вздохнули свободно. И обрадовались неожиданной удаче, потому как за оказанный против воли прием рыцари оставили щедрую сумму – столько монет им никогда даже видеть не доводилось. Смеясь и обнимаясь, домашние углежога дали обет помолиться за этих таинственных иноземцев святому Христофору, покровителю путников, чтобы он берег их на опасных горных дорогах.

Пивная была тесная и грязная, от разбросанного по полу тростника воняло протухшим элем и мышиным пометом, стены стали бурыми от дыма с черными полосами сажи. Она была набита до отказа, потому как денек выдался холодный, свинцовые тучи предвещали снегопад. Ричарду и его людям с трудом удалось найти место. Еду подавали соответствующую заведению, но рыцари не жаловались, потому как нет приправы лучше голода, а это был первый их прием пищи со времени выезда из Герца.

За время короткого пребывания в хижине углежога они посовещались и решили, что добираться до Венгрии теперь слишком опасно, лучше взять курс на север, в Моравию, где правил брат герцога Генриха Льва Оттокар Богемский, и где они рассчитывали найти теплый прием. Добравшись до города Удине, рыцари стороной обошли замок, не отважившись на еще одну попытку попросить охранную грамоту. Умудрившись найти стойло для лошадей, путники расположились в гостинице по соседству, а оттуда отправились искать таверну, где можно поесть и выпить. Поглощая бобы с селедкой и кислым хлебом, они пытались не вспоминать о роскошном обеде из четырех блюд, устроенном в их честь архиепископом Бернардом и графом Рафаэлем. Меньше двух недель прошло с момента отплытия из Рагузы, но это событие уже казалось им частью далекого-далекого прошлого.

Вокруг бурлила знакомая суета: слышались смех, добродушное ворчание, сбивающиеся с ног служанки разносили пиво, разливая которое ухитрялись еще и уклоняться от игривых шлепков посетителей. Не звучи тут немецкая речь, разбавляемая итальянскими диалектами, можно было бы вообразить себя сидящим в корчме или таверне в родных краях. Сами они ели молча, не желая привлекать внимание своим французским, и представляли собой угрюмый островок среди разгульного шумного моря завсегдатаев. Арн вышел в уборную, а Гийен де л’Этанг пересел и занял его место на скамье рядом с королем.

– Мне кажется, за нами следят, – тихонько сообщил он. – В углу у бочонка с элем. Тот человек в зеленом шерстяном плаще и в войлочной шапке.

Ричард немного передвинулся, чтобы рассмотреть подозрительного типа, на которого указывал Гийен. Это был мужчина лет сорока, среднего роста, с аккуратно подстриженными каштановыми волосами и бородкой, с тонким белым шрамом, пересекавшим лоб над густыми бровями и с карими глазами под припухшими веками. Одет он был хорошо – явно человек с деньгами, а меч на бедре носил так, как носят его люди, чувствующие себя голыми без оружия. Потягивая эль, он с показным безразличием разглядывал посетителей, но стоило Ричарду посмотреть в его сторону, сразу отступил глубже в тень.

– Я его сначала в конюшнях приметил, – сообщил Гийен на ухо Ричарду. – Он вошел, как раз когда мы выходили. Потом, пока мы искали гостиницу, он слонялся по рыночной площади. Теперь вот объявился здесь. Удине не Париж, но и не какая-нибудь деревня, поэтому странно, что стоит обернуться, как он тут же попадается на глаза.

Ричард согласился. Обменявшись вполголоса парой фраз с Гийеном, он дождался возвращения Арна, без спешки встал, бросил на стол несколько монет для служанок. Следуя его примеру, спутники допили пиво и поднялись со скамей, стараясь спрятать поспешность за показной беспечностью. Едва оказавшись на улице, Гийен хлопнул соседа по спине, как сделал бы прощающийся с приятелями гуляка, и исчез в примыкающем к корчме переулке. Остальные разбились на группки и разными дорогами вернулись в гостиницу.

С наступлением ночи задул пронзительный ветер, и при каждом его порыве столб с гостиничной вывеской скрипел и кренился. На вывеске значилось: «Der Schwarz Löwe». «Черный лев». Зверь был намалеван грубо и казался серым в тех местах, где краска полиняла. Это было не то зрелище, что могло утешить наших путников, потому как черный лев являлся гербом династии Гогенштауфенов. Сама гостиница была такой же убогой, как вывеска, и ее хозяин был жутко удивлен и обрадован, когда новые постояльцы сняли две комнаты. В тогдашние времена отдельное помещение было роскошью, доступной немногим, и большинству путников приходилось делить с чужаками не только номер, но и постель. Подстегиваемый в равной степени любопытством и алчностью, хозяин лез из кожи вон, стараясь угодить постояльцам: предлагал вино, свечи, дополнительные одеяла, даже женское общество, если интересует – божился, что дамы будут молодые, красивые и без заразы. Претерпев неудачу в образе купца в Герце, здесь Ричард решил выдать себя за тамплиера – эта личина больше подходила к человеку, в котором даже походка выдавала воина. Наконец Арн отделался от держателя гостиницы, сказав ему, что они все рыцари-храмовники и сержанты ордена, давшие обет целомудрия.

Комнаты были маленькие, и когда все двадцать путешественников собрались в одной из них, то места там едва хватало, чтобы стоять, не говоря уж присесть. Все ждали в напряженной тишине, нарушаемой иногда хриплым кашлем одного из арбалетчиков. Казалось, минули годы, прежде чем Гийен дважды стукнул в дверь и проскользнул внутрь. Однако принесенные им вести были хорошими. Рыцарь прятался в переулке, пока колокола не прозвонили к вечерне, но человек в зеленом плаще так и не вышел из пивной.

– Похоже, я склонен видеть тень, где ее нет, – признал л’Этанг с виноватой улыбкой.

Теперь, с облегчением выдохнув, люди осознали насколько они устали, и тамплиеры с арбалетчиками ушли в свою комнату. Спутники Ричарда расстелили одеяла, сняли сапоги, брони и оружие, но лечь приготовились в одежде. Ричард присел на угол одной из двух имеющихся у них кроватей и снова принялся изучать карту, что делал при всяком удобном случае. Король тщательно следил, чтобы воск от свечи не капал на пергамент. Ансельм листал псалтирь. Морган латал дыру в сапоге вырезанным из ремня куском кожи. Варин ворчал, распарывая ножом стежки на подкладке плаща: деньги, которые не хранились в седельных сумах, путники зашили в одежду, но Варин расположил монеты слишком близко, и обнаружил, к своему разочарованию, что при ходьбе они позвякивают. Он все колдовал над плащом, теперь уже с иглой, когда прочие стали задувать свечи, мечтая об объятьях сна, как в другое время мечтали бы о женских объятьях. И в эту-то минуту послышался тихий стук в дверь.

Ричард, стягивавший сапоги, замер и сделал знак Арну. У большинства мелькнула мысль, что это надоедливый хозяин гостиницы пытается выудить из них еще пару монет, но все равно сели на подстилках, потому как приучились быть всегда настороже, как уличные коты. Зевая, Арн подошел к двери.

– Wer ist das?[4]

– Друг.

От этого произнесенного шепотом слова у навостривших уши людей побежали мурашки, потому что оно было французским.

Ричард взял меч, который всегда держал под рукой, и кивнул Гийену. Тот вытащил из ножен кинжал и занял пост у стены. Арн медленно сдвинул засов; вид у него был такой, будто он ожидал узреть на той стороне демона. Скрипнули петли, дверь отворилась, и за ней оказался тот самый человек из пивной. Едва он переступил через порог, рука Гийена взяла в захват его горло, а острие кинжала уткнулось под ребра.

– Я друг, – просипел незнакомец. – Богоматерью клянусь!

Ричард велел зажечь свечу.