«Вянут флоксы и душно, и сладко…» Вянут флоксы и душно, и сладко, август дыней медовой созрел. У меня, как всегда, – всё в порядке, у тебя, как всегда, беспредел. Жжёт костры уходящее лето, щедро в топку швыряет листву. Ты, по-прежнему, с кем-то и где-то, я, по-прежнему, просто живу. Снова густо стрекочет кузнечик, будто лето ещё впереди! Я поверю в кузнечика речи – ведь тебе он не противоречит! Знать бы точно – чёт или нечет, взять бы лето в бессрочный кредит! «Губернский город…» Губернский город. Пыль корявых улиц, по уши в землю вросшее окно, смешок кокетливый провинциальных умниц и фантазийное заката полотно. Здесь я когда-то жил. Расхаживал неспешно, уверенный, что жизни нет конца… Здесь вновь весна, здесь вновь цветёт орешник! Но моего не узнают лица. «Да, ждала тебя так долго…» Да, ждала тебя так долго, что, дождавшись, и не рада. В сердце холодно и колко, как в предвестье листопада. Желтизна коснулась листьев – сколько краски у разлуки! В безразмерности пространства – километры, годы, муки… Нет, не встретились с тобою. Тихо-тихо снег ложится. Тихо-тихо, бело-бело. Я хочу в нём раствориться. Диптих. Лето-2010 1 Так ползёт чернильное пятно, подъедая рыхлость промокашки, плесень так ползёт, когда тепло, каша из горшка в знакомой сказке. Так ползёт бесцеремонный смог, накрывая город толстой тушей, проползти он все заслоны смог и закрасил небо чёрной тушью. 2 Солнце – пульсирующий ртутный шарик. Небо… Глаз в его поисках шарит: где оно, небо? Где мы? В песочнице дети пирожные лепят. Шелест иссохших листьев – их лепет, их личики – в марлевых кружевах-масках. Ну же, в какой мы сказке? Город растерянным призраком блуждает в пепельной взвеси. То тонет он, то парит в поднебесье. Если… Господи, еси… «Догорают уставшие свечи…» Догорают уставшие свечи, в окна смотрит задумчивый вечер, и меня обнимает прохлада. Я представлю, что ты – где-то рядом, и, обманчивой мыслью согрета, просижу у окна до рассвета. Но предчувствия колкие смутно пронесутся, как лунные тени, и настанет хмурое утро с осознанием ясным потери. «Есть в осени печальной благодать…»
Есть в осени печальной благодать, когда мир замер и природа стынет, когда зеваем беспрерывно – тянет спать!.. и сон в тепле домашнем слаще спелой дыни. Когда дрожат озябшие листы и в сердце вызывают состраданье пожухлая трава, и голые кусты, и тоненький ледок на лужах утром ранним. От слёз осенних пухнут облака, вдали сверкает ртутным блеском речка, и та пора уже недалека, когда снега, как шубою овечьей, кроют берега, холмы, дома… А нас согреет ожиданье встречи! «Живу, как все прочие смертные…» Живу, как все прочие смертные, не брезгую рыбой в желе, как и они, не ведаю, будет ли завтра… и будет ли о чём жалеть. Затюкана днём ошалелым, теряюсь в скользящем потоке метро и, первым делом, торможу спутанных мыслей веретено, иссякший источник чувств отключаю, погружаюсь в дремоту, как все, «в измоте», с одним лишь желаньем: «Сейчас бы чаю!» А дальше – на автопилоте, чтобы завтра снова включиться в захватывающую игру, как все прочие смертные. Словом, живу. «За сиреневым окном…» За сиреневым окном, где недавно лето млело, хрустнув ржавленным листом, осень свой пирог доела. Выпал снег – черёд зиме холодить, белить и править, заметать следы во тьме, освежать земную память… И не скоро над окном разрыдаются сосульки, и вселенский метроном даст зиме всего лишь сутки… За сиреневым окном уплывают год за годом. Жизнь спешит куда-то, в дом, заглянув лишь мимоходом. «Задумчивый сентябрь…» Задумчивый сентябрь рассыпал мне на плечи несбывшихся надежд пожухлую листву… Ты бросил, уходя, сухое: «Время лечит…» А ветер листья гнал к забытому костру. Метался, рвался, тлел оставленный тобою костёр, и шелестел в нём отзвук слов твоих… Сгорал сентябрь. В плену огня нас было двое: сгорала я. В душе рождался первый стих. |
