– Так ты с просьбой, – понимая, что это всего лишь предлог, Анна Иоанновна хитро глянула на Миниха. – Чай и не с пустыми руками?

– Да что ты, матушка, так, презент маленький. – С этими словами Миних достал французский орден Св. Людовика и протянул государыне. – Вот после боя солдаты подобрали и мне принесли.

– Ишь ты какой знатный! – восхитилась государыня и, с интересом разглядывая орден, похвалила Миниха: – С французами ты капитуляцию хитро составил. Обещал в порт доставить и доставил. Теперь я их домой не отпущу, пока «Митаву», хитростью ими взятую, обратно не возвернут.

– Старался, как мог, матушка, – заверил императрицу Миних.

– Ладно, фельдмаршал, старался он, – понимающе усмехнулась государыня и сказала: – Ступай, твои слова ещё обмозговать надобно, а касаемо графа, то я сама его уведомлю, зачем ты тут был.

Благодарно поклонившись, Миних отступил к двери, а Анна Иоанновна ещё долго сидела молча, ожидая, когда Бирон соизволит зайти. Граф заявился, только окончив смотреть лошадей, и тотчас стал покаянно кланяться.

– Прости матушка, не знал, что ты здесь.

– Полно тебе, не сержусь я… – Анна Иоанновна благосклонно посмотрела на графа. – Ну что, друг сердечный, жеребцом-то доволен?

– Да. – Бирон ответно улыбнулся и после короткой паузы заметил: – Я смотрю, и ты, душа моя, почитай что светишься, отчего так?

– Гляжу я, украсно у тебя тут, хоть и для твоих хозяйских нужд делано, даже вот Митава вспомнилась…

– А чего её вспоминать, ту нашу убогость? – пожал плечами Бирон. – Там нам, считай, порой и есть нечего было.

– Оно-то, конечно, так… – На лицо государыни, вспомнившей свою унылую жизнь в Курляндии, набежала тень, и граф тотчас обеспокоился.

– Аль чего не так, душа моя?

– Да нет, вроде всё так… – Какое-то время Анна Иоанновна колебалась, но потом сказала: – Тут к тебе Миних приходил.

– Миних?.. – Бирон вскинулся. – Зачем?

– Фельдмаршал лично тебе почтение засвидетельствовать желал. – Государыня усмехнулась, а затем как-то сразу посерьёзнела. – А ещё он про конный гвардейский полк беспокоится, лошади ему надобны какие-то особые. Видать, он с тобой советоваться хотел, у тебя чай всякие есть.

Едва речь зашла про лошадей, Бирон тотчас оживился.

– У меня семьдесят лошадей разных, а для тебя, душа моя, держу аглинскую рыжую, что ж до фельдмаршала, то его кирасирам лошадей в Германии купить надобно, – увлёкшийся было Бирон запнулся и удивлённо спросил: – А чего это Миних вдруг о лошадях говорить начал?

– Мне он толковал, – сразу перестав улыбаться, сказала государыня, – что войну с турками начинать самое время…

– Войну?.. С турками? – Бирон посерьёзнел.

– Ну, про то мы с тобой опосля ещё говорить будем. – Анна Иоанновна резко сменила тему и, отдавая орден Бирону, пояснила: – Смотри, какой знатный презент Миних тебе оставил.

Для графа это было неожиданностью, но для себя он тут же уловил главное. Коли так, то его соперник окажется весьма далеко от Санкт-Петербурга…

Непривычно чистое небо, на котором лишь кое-где висели ватные облачка, синело над Санкт-Петербургом. Нева широкой голубой лентой, играя солнечными бликами по мелкой ряби, тянулась вдоль свежеобустроенной набережной, а на противоположном берегу спускались к самой воде крепостные верки, и там из амбразур на реку грозно смотрели пушечные жерла. Однако многочисленные прогулочные ялики бесстрашно сновали под их прицелом, и, казалось, ничто не может нарушить мир и покой согреваемой летним солнцем столицы.

На улицах города тоже было людно. Куда-то шли разморённые жарой прохожие, зазывно кричали разносчики всякой снеди, а кучера осыпали отборной бранью едва не угодивших под колёса о чём-то размечтавшихся зевак. Рядом с экипажами рысили всадники, а время от времени прямо серединой того или иного проезда неслась запряжённая шестернёй цугом карета, заставляя всех других, конных и пеших, шарахаться от греха подальше в стороны. Кто так лихо катит, догадаться было нетрудно, и порой горожане точно знали, чей это выезд.

Как раз в одной из таких карет, с удобством откинувшись на мягкое, обитое кожей сиденье, сейчас и ехал граф Генрих Иоганн, или, как его называли по-русски – Андрей Иванович Остерман. Правда, он нарочно не велел гнать, и его породистые одношёрстные аргамаки, специально удерживаемые ездовыми, неспешно троттировали[21], давая возможность графу спокойно думать. А мыслей у него было много, поскольку ещё при императоре Петре Алексеевиче состоял Андрей Иванович на дипломатической службе, а теперь и вовсе стал вице-канцлером.

Что же касалось теперешней обстановки, то граф Остерман, знавший все перипетии по своему ведомству, давно догадывался, что, судя по всему, Анна Иоанновна неотступно надеялась взять реванш за конфуз Прутского похода, поскольку случаи начать войну с турками уже представлялись. Достаточно было вспомнить про события в Польше, где султан вкупе со своими доброхотами – французами – всячески препятствовал избранию короля Августа. К тому имелись и другие прецеденты, правда, пока что удавалось столковаться, но вот теперь…

За этими размышлениями сановник не заметил, как подъехал к Коммерц-коллегии. Ездовые гикнули, шикарный цуг не спеша завернул с проезжей части, и карета, миновав садовую арку, въехала во двор, остановившись у парадного входа. Украшенная золочёной резьбой дверца раскрылась, складная подножка откинулась, и граф Остерман, бережно поддерживаемый с двух сторон, ступил на выложенную керамической плиткой площадку возле крыльца. По ступенькам гость, отстранив слуг, поднимался сам, чтобы показать всем, как ревностно он, несмотря на недуг (было известно, что граф мается ножными болями), исполняет свои обязанности.

Главный дипломат слегка припозднился, и в малом конференц-зале уже сидели два других члена Кабинета: действительный тайный советник князь Черкасский и кабинет-министр граф Ягужинский. Это был весь состав кабинета, и три их одновременные подписи по силе равнялись царской. Заседание пока не начинали, да и было оно вроде как предварительное, поскольку глава дипломатического ведомства привык приступать ко всякому с осторожностью, исподволь.

Собравшиеся понимали, сейчас Остерман хочет келейно, без огласки, обсудить все возможности, однако было заметно, что он ждёт ещё кого-то. Однако ждать долго не пришлось. Почти сразу вслед за Остерманом появился граф Карл Левенвольде-старший. Сей муж был близок к государыне почти так же, как Бирон и, хотя не занимал никаких должностей, был в столь великой силе, что никакое дело не происходило и не обсуждалось без его ведома.

Коротко поприветствовав министров, Левенвольде-старший опустился в кресло и напрямую спросил Остермана:

– Скажи, граф, про дела, которые в Польше, знаю, про самовольство хана крымского тоже, а что султан?

– Ну, тут… – Остерман сделал довольно долгую паузу и, по обыкновению, начал издалека: – Полагаю, тебе хорошо известно, что стараниями французов теперь в Турции властвуют иные персоны…

– Потому и спрашиваю, – бесцеремонно оборвал его граф.

Остерман было недовольно поморщился, однако потом, сделав вид, что всё нормально, ответил:

– Прежние разы нам договариваться получалось, а теперь я просил великого визиря выслать уполномоченных, но их не прислали…

– Так, значит… – не договорив до конца, подытожил Левенвольде.

– Оно и значит, – сокрушённо вздохнул Остерман.

– Да чего тут ходить вокруг да около? – не выдержал князь Черкасский. – Всем ясно: война с турками – дело решённое.

Остерман, как вершитель дел внешних, недовольно сморщился, покосился на министра, но, ничего ему не сказав, обратился к Ягужинскому:

– Нам знать надобно, какие войска у нас есть.

– И как запасы доставлять будем, поскольку выяснилось: то, что было вывезено ранее в Воронеж и иные места, непригодно, – снова вмешался Черкасский.