– Вот застыли, как ледышки! У вас что, солнечный удар? – весело спросил он.

Арина тоже не могла ничего понять.

– Да что с вами? Вы что, зомби увидели что ли?

Олеся продолжала смотреть Арине за спину.

– Вы чего так на нас… на них смотрите? Что вам нужно? Я сейчас отца позову, – пригрозила она человеку, стоявшему напротив, за спинами Арины и Роди.

– Зачем же отца звать? – усмехнулся мужчина. – Он и так уже здесь. И ничего плохого, кстати, я тут никому не сделал.

Резкий холод пробежал по спине Арины со скоростью полета пули. Нет, он не пробежал, он пронзил ее от пяток до самой макушки и теперь уже полностью владел ею. Такого не бывало летом. Такое может случиться только зимой, когда мороз уже заберется под одежду и, после того, как захватит последний рубеж – собственное тепло, – уже навсегда завладеет человеком, погрузив его в то самое состояние, находясь в котором кажется, что согреться уже будет невозможно никогда. А следом тело догоняло сознание. Арина поняла, что знает этот голос. Повернуться у нее не хватало смелости, она лишь сильно сжала руку брата.

– Ай! – отозвался на неожиданное рукопожатие Родион.

Арина смотрела в немигающие глаза Олеси. Надо было разворачиваться. Сейчас что-то произойдет. Нет, оно уже произошло, и оттягивать дальше не было никакого смысла.

Не дожидаясь, пока пройдет необходимых три дня, и милиция сможет приступить к поискам, Макара искали почти всем домом. Все надеялись на недоразумение или скорый ответ, который бы все объяснил, но его нигде не было. Ни Макара, ни ответа. Никаких следов, которые как-то могли бы помочь и дать какую-то подсказку, Макар не оставил. А так как за ним подобные выходки никогда не числились, и туда, где он хотя бы предположительно мог быть, он за прошедшие почти полные сутки даже не заглядывал, это было более чем серьезным поводом для беспокойства. Женя же хоть и винила себя и пила целыми пузырьками успокоительное, в глубине души понимала, что их конфликт никак не мог стать причиной пропажи Макара. Скорее всего дурацкое стечение обстоятельств стало причиной чего-то страшного, необъяснимого, с чем ни ей, никому из ее близких никогда в жизни еще не приходилось сталкиваться.

На полу сидел щенок с вымазанной в молоке мордой. Длинным языком он пытался достать почти до самых глаз и слизать все остатки молока. Женя который раз смотрела в его глаза с надеждой: «Ну дай ты хоть как-нибудь понять!» Но всем своим видом он лишь давал понять, что не даст.

Позже к поискам подключилась милиция, но и это не дало никаких результатов. Было сделано официальное заключение – «пропал без вести». И, как всегда, расшифровано неофициально самыми понимающими экспертами: «Да сбежал он от нее, к другой ушел, что тут непонятного…» А потом вдруг все разом прекратилось, и случилось страшное – закончилось лето. А с ним и надежда. И все вернулись к своим делам, семьям, разбрелись в свои маленькие норки готовиться к зиме.

На Арину и Родиона смотрел папа. Арина сразу его узнала. Он был почти такой же, как на той фотографии, которую она постоянно видела дома – снимке аппарата Polaroid. Она хорошо его изучила, после того как папа бесследно исчез. Они с мамой стояли рядом друг с другом. Мама открыто, искренне улыбалась. А папа, как всегда, был спокоен и сосредоточен. Мама была одета в широкую юбку и самую актуальную для тех времен кофточку – единственную ее нарядную одежду на все случаи жизни. В кофту были вставлены огромные плечики, из-за чего торс если ни миниатюрной, то уж точно хрупкой Жени, был треугольным, как у профессионального атлета, а ширина плеч была сравнима с папиной, который был больше мамы на несколько размеров, выше ростом и тяжелее килограммов на тридцать. Эти накладные, точнее, подкладные плечи, пришивавшиеся внутрь часто самостоятельно, были уже уходящим капризом моды, который перед тем, как окончательно исчезнуть, чтобы когда-нибудь вернуться, напоследок решил заглянуть в провинциальные уголки страны и какое-то время здесь от души погулять. Папа был одет, как все взрослые мужчины того времени. Летняя, то есть светлая рубаха с короткими, но непомерно широкими рукавами, как будто они кроились под античного Атланта, а никак не под худые руки простых провинциальных людей, растущих после двадцати лет обычно только животом вперед, но при этом не всегда досыта наедавшихся. Брюки на папе тоже были очень широкие, как две мешковины. Однако каким-то чудесным образом им удавалось сходиться на поясе и затягиваться на ремень. Как и любая классическая любительская фотография, эта была выполнена в стиле «до колен». Почему-то голень была крайне нелюбимой частью всех владельцев фотоаппаратов, и на каждом снимке они старались во что бы то ни стало ее обрезать.

Фотография долго стояла у них дома на шкафу-«стенке», на самом видном месте. Но, то ли из-за плохого качества кассеты, которая деликатно высовывала снимок, как язык, из прорези своего тонкого рта на квадратной челюсти, то ли из-за неправильного хранения этой кассеты, а может и самой фотографии, со временем она стала сначала тускнеть, а потом рассыпаться. Между двумя ее слоями начала понемногу распадаться химическая основа, которая и была непосредственным носителем снимка. Именно она помнила этот самый момент, а потом память как будто бы стала постепенно выветриваться. А вместе с ней снимок стал менять цвета и исчезать изнутри. И хотя по непонятной причине лица папы это разрушение не коснулось, через какое–то время мама убрала фото куда-то далеко. Видимо, теперь в ее жизни такая память ей больше была не нужна.

Папа остался почти такой же, как на фотографии. Только его волосы стали короче, и в них навсегда поселилась зима. А еще он оброс щетиной, тоже наполовину седой, и напоминавшей ровно скошенную траву, выгоревшую от жаркого летнего солнца. Теплый ветер обдувал его лицо, а солнце светило почти прямо в глаза. То ли от ветра с солнцем, то ли от встречи, они становились все более влажными, и Макар зажмурился и сделал рукой козырек, чтобы защититься от надвигающегося дождя.

Арина смотрела на отца, не отрываясь. А Родион бегал глазами между сестрой и незнакомым ему мужчиной, который теперь стал главным объектом внимания всего двора.

– Аришка, это кто?

Родион дергал сестру за руку. Но она как будто не слышала его, и вопрос растворился в летнем ветре и вместе с тополиным пухом улетел высоко в небо.

– Аришка, кто это!

Родион уже не спрашивал, он требовал немедленного ответа. Арина медленно повернулась и посмотрела на брата. Казалось, до последней секунды она не уверена в том, что сейчас должна сказать. Но увидев, как брат похож на отца лицом, мимикой, какими-то совершенно неуловимыми жестами и манерой движения, которые нельзя описать словами, точно так же, как нельзя их и не заметить, была вынуждена это сделать, потому что иначе это значило отрицать очевидное.

– Родя, это… это папа.

А еще у Макара изменились глаза. Теперь его взгляд из пусть и сосредоточенного и деланно серьезного, но, тем не менее, светлого, молодого, немного шального и полного надежд, стал глубоким, осмысленным и по-настоящему мудрым. В такие глаза можно смотреть часами, но далеко не каждый сможет выдержать такой взгляд. В нем есть все: боль и счастье одновременно, радость и грусть, мудрость человека, познавшего жизнь во всех ее проявлениях, горечь утрат и радость встреч. В них есть жесткость и мягкость, сила и смирение, знание и пыл для новых открытий. Нет в них только лжи, трусости и подлости. Наверное, именно такой взгляд должен быть у настоящего волшебника.

Макар вытянул вперед руки и раскрыл их для объятий. Арина неуверенно позволила отцу обнять ее. Он долго держал дочь, как будто старался вместить в эти объятия одновременно все те, которые за десять лет он ей задолжал. Когда он, наконец, отпустил Арину, казалось, прошла целая вечность.

– Где ты был? – строго и деловито спросила дочь.

Макар нежно улыбнулся.