Text copyright © 2018 by Sean Easley

Jacket illustrations copyright © 2018 by Petur Antonsson

© А. Дубинина, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Похоже, я буду сидеть в этом проклятом шкафчике до самой смерти.

Я смотрю на свет, льющийся снаружи сквозь дверную щель, и не переставая ругаю себя за то, что так глупо попался. К тому же в последний учебный день перед зимними каникулами. Когда остальные вернутся после рождественских праздников, они очень удивятся, если в школьном шкафчике, так похожем на гроб, обнаружится моя иссохшая мумия с пакетиком конфет «скиттлз» в кармане.

А ведь сперва казалось, что я нашел идеальное место для той чертовой игры в прятки… Но через час, проведенный взаперти в ожидании, пока другие учительские дети меня наконец обнаружат, мое мнение сильно изменилось. Игра закончилась. Хватит с меня.

Я снова тоскливо откинулся затылком на заднюю стенку шкафчика, водя скрюченным пальцем по своему карандашному рисунку дерева на дверце. Мне казалось, что я почти слышу шорох его листвы – такой же отчетливый, как в моих снах последних дней. Это то самое дерево, которое вырезано на деревянной монетке, висящей на шнурке у меня на шее. Папиной монетке. Может, она и не спасет меня, не поможет выбраться из-под замка, но все равно эта единственная вещь, которую оставил мне папа перед тем, как исчезнуть, всегда внушала мне уверенность и отвагу. Пока она со мной, остается надежда, что я сам никуда не исчезну.

Шаги. Звук шагов. Какой-то святой, посланный небесами освободить меня, идет по коридору к классу социологии, и за спиной его не иначе как колышутся сияющие крылья, а рука сжимает посох спасения.

– Кэмерон? – звучит в тишине знакомый голос. Это Ба. То есть моя бабушка. Слава таинственной магии ее ловца снов, это она, а не кто-нибудь незнакомый.

– Выпусти меня отсюда, пожалуйста!

Она наклоняется к шкафчику, и я могу разглядеть ее сквозь решетку вентиляции. Никаких там крыльев и посохов… Просто Ба, которая на протяжении всей моей жизни – и жизни моей сестры-близняшки – выполняла для нас роли мамы и папы.

– И как давно ты там сидишь? – спрашивает она со своим тягучим техасским акцентом.

Целую вечность, ничуть не меньше.

– Не знаю, – говорю я вслух. – Ты можешь меня выпустить?

– Кэмми, – она называет меня самым противным уменьшительным имечком на всей планете, – думаю, там изнутри должна быть защелка.

Да, конечно. Моя рука нащупывает щеколду в тоже мгновение. Я бегаю по ней пальцами, ища, как ее отодвинуть, и нахожу язычок замка. Дверь открывается словно бы по волшебству, я выкатываюсь из шкафа и врезаюсь в Ба. Это похоже на объятие, и я быстро отстраняюсь. В наступающем году мне исполнится тринадцать… слишком солидный возраст, чтобы обниматься с собственной бабушкой в классе социологии.

– Извини, – бормочу я, хотя сам толком не понимаю, за что извиняюсь.

– Ты в порядке? – спрашивает она. Ба, как обычно, одета в штаны цвета хаки и блузку с цветами.

Я киваю. Я в самом деле… честно-честно не желаю это обсуждать – то, как все остальные участники затеянной мной игры вдруг решили наплевать на эту самую игру, а заодно и на меня.

– Я собираюсь еще немного задержаться в школе, – говорит Ба. – Сегодня работы чуть больше обычного.

Это неправда. Ба – замещающая учительница, она не работает на полную ставку со времени исчезновения папы, так что у нее нет никаких причин задерживаться в школе сверх должного. А от брошенного ею взгляда у меня в голове и подавно включается тревожная сигнализация.

Предполагалось, что сегодня Ба будет встречаться и разговаривать с лечащим врачом моей сестры. Должно быть, что-то пошло не так… в очередной раз.

– Почему бы тебе не пойти домой и не приготовить сестре ужин? – говорит Ба с улыбкой, но избегает смотреть мне в глаза. – Я сегодня вернусь поздно.

По дороге домой я чуть задержался, чтобы заглянуть в супермаркет «7–11» за апельсиновым мороженым. Сам факт, что в конце декабря я покупаю себе фруктовый лед, каким-то образом придает мне ощущения, что все под контролем. Моя сестренка Кэсс постоянно над этим подшучивает. «Никто на свете не ест фруктовый лед посреди зимы», – то и дело говорит она. Но в этом она ошибается.

Так же как она ошибается насчет папы. Он нас не бросал. Все было так, как говорит Ба: нашего отца кто-то похитил.

Я сквозь одежду ощупываю деревянный кружок, висящий на шнурке у меня на шее. У меня монетка – точно такая же, как и у Кэсс, за одним исключением: моя сверкает золотом, когда на нее падает свет, а ее всегда тусклая и серая. Обычная деревяшка. Монетка сестры раньше принадлежала маме. Ба говорит, что она стала серой потому, что мама умерла. Из того, что мой талисман все еще яркий и блестящий, логично сделать вывод, что папа до сих пор жив.

Кэсс может сколько угодно возражать, но я в это верю. И однажды докажу ей, что был прав. Я найду отца и верну его домой, и все станет так, как должно быть. Просто… просто пока я еще не знаю, как это сделать.

Я обдумываю, не съесть ли мне свой фруктовый лед на улице, за столом для пикника, который стоит возле заправки, но вспоминаю, что в одной из ужасных образовательных телепрограмм, которые смотрит Кэсс, говорилось: слишком много сидеть вредно, от этого в крови образуются тромбы. В моем личном списке самых поганых способов расстаться с жизнью смерть от закупорки вен входит в первую десятку.

Вместо того чтобы присесть, я продолжил путь, не останавливаясь прошел через парковку позади супермаркета, по пути оглядываясь.

Торговый центр выглядел как-то иначе, чем обычно. Это единственное новое здание в нашем квартале, сначала оно планировалось как мини-пассаж, но за два года существования этих стеклянных витрин за ними не задержалось ни одного толкового магазина. А теперь ТЦ и вовсе превратился в город-призрак, по которому под дуновением ветра катаются урбанистические перекати-поле из пластиковых пакетов.

Но сегодня мой взгляд сразу привлекла новая надпись на одной из дверей. Крупные буквы – да еще и с завитушками – ярко выделялись даже под нынешним сумрачным небом.

Надпись сделана на фоне огромного ветвистого дерева, причем оно расположено так, чтобы центр стеклянных дверей приходился как раз на середину его ствола. Эта вывеска кажется мне почти что слепящей, но в то же время приковывает взгляд, вместо того чтобы побуждать отвернуться. Я ничего не могу с собой поделать – стою и смотрю на эти двери. У прочих предприятий, пока еще выживающих в этой пустыне, вывески очень унылые, выгоревшие под солнцем пластиковые дощечки с надписью «Открыто» или наклеенные изнутри буквы, а двери этого Отеля сияют как новогодние конфетти.

А дерево, служащее фоном для надписи, кажется таким знакомым! Да, я определенно его знаю. Оно точно такое же, что нарисовано изнутри на дверце моего школьного шкафчика. А туда я его срисовал с монетки, которая висит у меня на шее. Как часто я ощупывал пальцами гравировку на деревянном кружке! И сколько раз – с двенадцати лет – это дерево являлось мне во снах… Как будто его присутствие значило для меня что-то особенное.

Я быстро подхожу и вглядываюсь сквозь эту стеклянную дверь, но не могу ничего рассмотреть. Наверное, отель еще не открылся. Я прижимаюсь лицом к стеклу, делая из ладоней экран, чтобы уличные фонари не бликовали, и тут…

БАМ-М-М!

Дверь резко открывается, ударяя меня по носу. Моя голова с замерзшими внутри черепа мозгами гудит от удара о стекло и металл. Я отшатываюсь, в процессе уронив куда-то под ноги свое мороженое, и больно сажусь на задницу, ударившись копчиком о тротуар. Ощущение такое, будто мой нос от удара провалился куда-то внутрь головы. Ох, теперь у меня точно повреждены мозги, и я умру от кровоизлияния (номер 43 в моем списке самых поганых способов скончаться).