1 Глава первая. Осколки

Нас называли детьми Самой Последней Войны. Именно так, все три слова с заглавной литеры, будто кто-то и в самом деле верил, что эта война окажется последней. Впрочем, кто его знает, в этот раз К'Ургеа, которых у нас иначе как «дикарями» не называют, понесли такие большие потери, что оправятся нескоро, если вообще когда-нибудь смогут. Именно их плачевное состояние и разруха стали причиной того, что года три назад кто только не болтал о том, что Короне не помешало бы подсуетиться и дожать извечного врага. Виданное ли дело – такие земли пропадают! Такой лакомый кусочек, о который не одно поколение наших воинов зубы сломало. В общем, народ весьма откровенно и непрозрачно намекал, а Корона отказывалась понимать намёки и признавать, что за две тысячи лет подсадила нацию на наркотик по имени «война».

От мирной жизни народ откровенно ломало. Однако правительство довольно быстро нашло лекарство от этой напасти: укоротило языки болтунам, а самых активных милитаристов и вовсе отправило на рудники. И с тех пор о войне старались вообще не говорить и по возможности не думать. Разве что мы, дети этой Самой Последней Войны, смело высказывались на любую тему и ничего не боялись. Особенно те из нас, на чьём запястье красовался трёхглавый пёс, оскаливший все свои пасти, – знак принадлежности Короне.

Прекрасно помню тот день, когда инспектор прижал раскалённую королевскую печать к моей руке. Я так орала от боли, что к чертям собачьим сорвала голосовые связки и два дня после этого не могла нормально разговаривать, только хрипела да костерила на чем свет стоит свою треклятую жизнь. А ещё я с тех пор не могу есть мясо с огня. Как почувствую запах шашлыка, так и выворачивает сразу наизнанку… Хорошо, что хоть не от всего мяса блевать хочется, а то тяжко бы мне пришлось. У Гончих мясо в меню первой строчкой стоит.

Помню, возвращаясь с первого рейда, я отстала от группы и куратора, остановилась у лавки мясника и долго гипнотизировала взглядом сочащуюся кровью говяжью вырезку, а потом всё-таки не выдержала, зашла внутрь и потратила половину своей стипендии на этот вожделенный кусок мяса. И пусть в столовке нас кормили как на убой, и всего-то и нужно было, что потерпеть часа полтора до ужина, но нет… Расплатившись с мясником, я упала на лавочку в городском парке, потеснив двух алкашей. Трясущимися руками вскрыла бумажный пакет и впилась в свежайшую говядину, чувствуя, как от металлического привкуса крови, разлившегося во рту, сводит живот и немного кружится голова. Какая-то мамашка коротко вскрикнула и поторопилась увести своё чадо из парка, алкаши на всякий случай пересели на соседнюю лавочку, а я глотала куски сырого мяса, щедро приправленного собственными слезами, и ненавидела солнце, лето, парк, город, да и всю свою жизнь…

А как бы замечательно всё могло сложиться, не подбери меня на развалинах разбомбленного дома старый солдат! Ведь можно было избежать и десяти голодных безрадостных лет в мрачном приюте святой Брунгильды, и последовавших за ними ещё десяти в училище, вполне себе сытых, но не более радостных. И уж точно я сейчас не сидела бы у окна скоростного экспресса, который через двадцать минут унесёт меня к Западному Сектору. Я бы уже двадцать лет как в могиле лежала.

Двадцать лет…

Война закончилась шестого августа, а меня в приют святой Брунгильды принесли тридцатого июля. Нашёл меня солдат по фамилии Марко, и по традиции на его фамилию меня и записали. Монашку, что открыла дверь старику, звали Ивелина, так что с именем тоже не особо мудрили. Она с охотой приняла меня из рук солдата и поторопилась в кабинет матери-настоятельницы. Вечером того же дня меня окрестили Агнессой Ивелиной Брунгильдой Марко. Из сотни девочек, живших со мной под одной крышей первые десять лет моей жизни, добрую половину звали Агнессами – уж и не знаю, благодарить ли мать-настоятельницу за то, что она одарила нас своим именем. Лично мне всегда казалось, что тщеславие – это не та черта характера, которой может гордиться монахиня, но моего мнения, само собой, никто не спрашивал. Ну, по крайней мере начиная лет с трёх. Именно с этого возраста я себя более-менее отчётливо стала осознавать как отдельную личность, а не часть массы, гордо именующей себя «Приют для девочек-сирот при монастыре святой Брунгильды Аполлонской».

Спален было всего пять: для малюток – в крыле сестёр и воспитательниц, для малышей, для средней группы, для старшей и, наконец, для выпускниц. Мне повезло: за семь из десяти запомнившихся лет жизни в приюте я никогда не имела больше четырёх соседок единовременно (сёстры «шутили», что это просто последний год Самой Последней Войны был таким неурожайным). Две из них – Несси и Агни, двойняшки, которых нашли за два месяца до меня – были постоянными не только все эти десять лет, но и последующие, уже в училище, а ещё две менялись весьма регулярно: кто-то умер (да-да, и такое случается в наше счастливое послевоенное время), кто-то перевёлся в другой приют, у одной нашлась дальняя родственница, а девочку по имени Изабелла даже удочерили.

Святые угодники! Как же я ей завидовала! Как мечтала оказаться на её месте… И можно даже сказать, что моя мечта сбылась, когда несколько лет спустя я встретила девчонку в одном из бесконечных коридоров училища. Везение – сука! – весьма избирательно, когда дело касается сирот из приюта святой Брунгильды. Монашки, помнится, хвастались, что девять из десяти девочек, побывавших под их крышей, позже проявляются как Гончие.

– Благословение божие! – так это называла мать Агнесса. Я же мысленно исправляла: «Проклятие».

И всё-таки мало меня жизнь учила, мало. Била по морде, да, видимо, не очень сильно. Раз за разом ставила на колени, но я подымалась, упрямо надеясь, что это в последний раз. И главное, дура, свято верила, что рано или поздно всё это кончится, что все мои невзгоды останутся позади. И пусть от метки Гончей мне не избавиться до конца жизни, пусть ненавистные рейды станут моей обязанностью и повседневностью. Всё это такая ерунда, когда рядом с тобой надёжный, настоящий, любимый и любящий мужчина…

Тихо выругалась и отвернулась от окна. Нет, я не жалела о принятом решении – ещё чего! Я искренне радовалась, что успела переиграть Доминика и уезжаю к чёрту на кулички. Уж лучше там, чем здесь на его условиях.

Сволочь.

Хотя я и сама хороша, столько лет любила этого мерзавца, ничего не желая замечать дальше кончика собственного носа, так что нечего теперь удивляться и слёзы лить.

Громко шмыгнула носом – благо второе место в купе пока ещё пустовало. Хотя, если повезёт, ко мне никто не присоединится, и я смогу в одиночестве, никого не стыдясь, напиться вдрызг и всласть нареветься. Когда ещё, если не сейчас?

Поплачу, успокоюсь. И вычеркну нахрен Доминика из своей головы. Ластиком сотру, чтобы и следа его в моей жизни не осталось. Впрочем, это только сказать легко, а на деле глупое сердце болит и рвётся в клочья…

В последний раз мы с ним виделись вчера вечером. Дом пришёл ко мне в общежитие – ума не приложу, как узнал, что Нески и Агни ушли гулять, – и улыбнулся с порога ласково и снисходительно, так бы отец улыбался, глядя на своё нерадивое чадо.

– Ну что, малышка? Ты подумала над моими словами?

Скотина. Я б убила его, если б могла. Так ведь сильный, чёрт…

– Дом, уходи.

Он вздохнул.

– Ну что ты как маленькая. Я же популярно всё объяснил.

Я скривилась, вспоминая его объяснения. Это случилось в понедельник, сразу после общего собрания, на котором нам рассказывали, чего ждать от пятничного распределения. Мне тогда казалось, что меня оно никоим образом не коснётся. Какое распределение, ей-богу, когда мне жених приготовил тёпленькое местечко в своём собственном участке.

– Счастливица ты, Иви, – с лёгкой толикой зависти в голосе вздыхали мои единственные подружки, Несси и Агни, – такого мужика себе отхватила…

Я лишь блаженно улыбалась в ответ и молчаливо соглашалась. А что? Против правды не попрёшь: мужика я себе отхватила действительно завидного. Доминик был не только талантливым Охотником, пусть пока и рядовым, но ещё и настоящим красавцем. Высокий, широкоплечий, светловолосый херувим покорил не одно женское сердце (Неска с Агни его иначе как «золотоволосый бог любви» не называли). Моё тоже не стало исключением. Когда мы познакомились, Дом учился на последнем курсе «военки» и просто покорил меня своей парадной формой и чистым взглядом ярко-голубых глаз. Так что да, девчата знали, о чём говорили. Я и в самом деле было счастливицей. Жалко только, что ещё и дурой…