«Вчера закончилось…» Вчера закончилось, Я вынырнул наружу. А тут весенний дождь и шум машин. Перешагнул одну, другую лужу И будто бы не жил. Все время что-то делал. Суета. А ветер дует так же там на пляже, И сосны те же, только выше, скажешь, И дети выше, и такая красота… «Во сне за облаком…»
Во сне за облаком И на крыльце за снегом Фонарь роняет дрожь, Все неподвижно. Ты один живешь. И тихо. Ветки вдалеке темны. Вдруг голоса – пустое. И снова голоса внутри, Величие простое. Не говори. Не жди, не бойся. Не проси остаться с тобой. Не будет так, как хочешь. Ведь дело не в телах. Они слабы от века. Дело выше. В законе нефизическом, таком Законе, который просто соблюдаешь сам. Нипочему. Ни потому. А так. «я должен кого-то любить…» я должен кого-то любить, я без любви не могу ничего, даже малости, даже ручья. ни слезинки, ни вдоха. только порох мгновений струится, как дым, наша бедная духом эпоха — вроде чертополоха под ним. ни читать, ни писать, только выжать строку из ручья, вот создать бы ручей, я бы горя не знал на его берегу, а теперь я ничей, все время куда-то бегу, все стремлюсь и пытаюсь, и нет мне покоя и воли… «Если завтра рак или гангрена…» Если завтра рак или гангрена, Все останется, как было, в мире этом: Все полотна, что живут нетленно, Все поэты в прошлом или где-то. Все стихи, что блоки написали, Кузнецовские сухие степи, Кони рыцарские в эрмитажном зале И внезапно выросшие дети. Только нас не будет под луною… Совершив свой путь крестообразно, Мы сольемся с бурною рекою Или с приглашением на казни… Мы проскачем по полям незримо, Белых туч коснемся так легко мы, Будто стали словно херувимы, Словно с самим Боженькой знакомы… «Мне так печально в этот вечер…» Мне так печально в этот вечер И одиноко под дождем… Один футбол – но он не лечит, Нет никакого толка в нем. А ты… ты так недостижима, Ты так надежно далека, Как напряженная пружина Внутри взведенного курка. Ты так, как звезды надо мною, Ты как далекий темный лес, Что так тоскливо воет-воет Про то, что я остался без… Я без… Я за! Я за! Но только Один лишь лес вдали шумит, Как будто в нем княгиня Ольга За мужа мстит, и мстит, и мстит… «еще одна неделя…» еще одна неделя прошла и больше нету ни лета не летели пушинки с парапета нигде мне не приснится родимый чудный город сверкает на реснице сверкает скоро сорок сверкает как рубином сверкает не прольется встречает рано утром и нет не улыбнется нисколько не осудит нисколько ни пригреет лишь косточки на блюде и темный шум аллеи «Ко всему привыкаешь в тарелке трамвайной…» Ко всему привыкаешь в тарелке трамвайной, Переменчивый ветер проведет по плечу И уносится прочь, как незримый, случайный Поцелуй невзначай, налету, навесу. Здесь сечение дней так похоже на осень, Здесь всегда сорок лет, и туман, и туман В поле тает так медленно, словно бы просит Просит, тает и тает, как белый туман. «ни читать, ни писать…» ни читать, ни писать — это вновь подступает ко мне это вновь начинается тихий прилив бытия ты когда-то шептала мне, да, я навеки твоя но «навеки» так долго не может жить только в одном человеке навеки нельзя можно на год, скорее, на месяц, на час можно по-всякому как же унять эту боль? не глаголь мою душу, прошу тебя больше ее не глаголь! Она только проснулась, она как цветок — распустилась и дышит вином и хлебом а я не давал ей свободы и ветра, любви не давал прорастать… Томление Незримо был он сердцу мил, Сидел в ряду своем далеком. Из-под ресниц Что было сил Сверкает взгляд — И бьет, как током. Пронзает театральну мглу, Пронзает сердце мне клиночно. Я грежу, я сейчас умру! Реально здесь, сейчас, воочью. Кто звал его в этот партер? Какая сила роковая Такого дьявола из недр Достала, недра раздвигая? Зачем пришел он в этот час? Зачем смутил покой и волю? Как будто снова трубный глас Раздался в небе надо мною. И в свете утренней звезды, И в свете спальни с ночниками Теперь лишь демона черты Мерещатся в оконной раме. |
