«Ночью творог в мокрой тряпке…» Ночью творог в мокрой тряпке Начинает жить как творог. Кто-то робкий ставит цапки — Запирает дом от вора. Кто-то быстрый и летучий, Может, это мышь была? До зари метался в тучах, И поземка помела… Мир закутанный таится, Заяц мордой лижет снег, И ужасный шевелится За кустами человек… «Как если б это не случилось…» Как если б это не случилось, Что я писал бы, на краю Каких небес душа носилась Моя бы, пел ли, как пою? И тем ли голосом, который Из всех возможных голосов Один способен плыть над хором Пусть даже белых парусов? «А вот еще… если?..» А вот еще… если? И тогда, может? Почести понесли, как платье невесте, Пажи смешные, маленькие, вельможи! И тогда посчастливится, о Боже? И тогда выплывет корабль из адовой круговерти? И погладит рука по горячей коже, И спасет от неминуемой смерти. «куда любовь девается, когда…» куда любовь девается, когда ее не видишь? где то место во мне, которое ее должно хранить? и как держаться в ней, когда она проходит? Стерх На всех кредитных картах скоро ночь, В кармане дырка светится от бублика, Даже любовь не в силах мне помочь, Истерзана, замучена, обуглена. Даже любовь весеннего ручья, Даже любовь кедрового орешка. Стоит, как меч, повсюду жизнь ничья, А я по ней иду в ферзи, как пешка. Тяжелым боем прорываюсь вверх, Вперед и ввысь к соленым звездам ночи. Я так устал, но я лечу, как стерх, Без устали, без сил и полномочий. Уполномочен ночью на полет, Веселым днем я отсыпался в чаще, Закрыв глаза, я видел, как идет Теченье жизни злой и настоящей. Я видел трав росистое вранье, Я видел елей смоляное пенье, Сжимали когти ветви, как цевье, Сжимали мысли мозг в стихотворенье. Я был, как творог в тряпке, заключен В сосуд скудельный тела моего, Я вызревал весь день, я рос, как он, Зерно к зерну – и все до одного. Потом случился вечер и полет, Ночная мгла мои глаза включила, И чудная неведомая сила Меня с ветвей в полет приподняла. Я полетел, давясь своей свободой, Клюв прочищая, падая, крича… «На город падает стремительно рассвет…» На город падает стремительно рассвет, и лист, как тот больной, посередине, с прожилкой красной, бьется на окне, запутавшись в осенней паутине. Мне некого сегодня повстречать — оконных рам натянутые луки да стрелы веток – ветер рвет из луки и продолжает остывать. О, хоть бы девушка живая, газетный лист несется, как разносчик… на контуры наложена печать. «Поэзия пишется так…» Поэзия пишется так — Ты видишь таинственный знак, Ты чувствуешь пенье в груди, Замри и чуть-чуть подожди! И, может, из разных слов Составится чудный текст. И, может, из разных слов Составится чудный текст. Поэма конца Ни читать, ни писать, Одинокое «гу-гу» тачать В полуночном глазу, как слезу. Ни писать, ни читать про грозу Или слово в начале Ума от ушедшего мая. Я и вправду не знаю! Я и вправду на ложь навираю, А правду – на лошадь – ив лес! Лес… Какая-то бездна в обрез от небес! Как палит! Дым столбом! Дом сегодня стоял надо лбом Горсоветом, притиркой, протянутой словно сквозняк одиночкой. Я родился когда-то комочком Из папино-маминой слизи И стал между небом с тех пор, как багор, Стал комочком у горла ……. И октавой я стал, солитоном, Вратарем очень нежных созвучий, Влюбленным в травучий, мяучий… измучил! И нянчились до-о-лго со мной Три сестры окуджавкино-чехово шавких. Я родился на травке, Как мама моя, под кустом, я, наверное, сном очарован Из кустов, вечеров и любовь. Так и жил, не тужил, Я с подзорной трубою дружил, Все на девочек пялился, как Они вечером в светлые окна снимали чулок, Лифчик тоже снимали И вешали все на зубок. Было видно в окно мне — На брови садились и пели. Я, ходивший на белок, сурков и качели, Им играл две турнели, потом ритурнели На старой скрипучей свирели, Я, наверное, Пан был, Который пропал в колыбели. Просто сгинул еще до рождения первых богов, Я, наверное, кровь тех, которые возле меня Оловянным заходятся строем. Мы сейчас им смотрины устроим: Смотрите, смотрите, жираф! ……. ……. ……. ……. Так, синица в руке и журавль в руке, Так шагаю один на один налегке Наобум — Во-о-н он светится там, у дороги, Свесил ноги с нее, он калека убогий, Один, понимаешь, у Бога, такой вот безногий, Как я. Я – не я, что еще? – Так бы раньше, давно бы, зачем начинается дождь? Где ты был, вдохновенный флейтист, Что ты видел в краю том, ответствуй? – Видел новую землю и видел людей без лица, С ними было подобье Отца поднебесной. – Что ты видел еще под крылом? – Видел лодку вверх дном, видел дом мой опять, Двадцать пять тоже видел. – Тебя там обидел Кто-нибудь? – Ни будь дом мой не дом, лодка – лодкой, А синее море – лангустой, Я бы ласты купил, Я бы плыл в них по морю, пока было сил, Я бы Бога просил о защите и вере, Я бы в Бога поверил, пока он еще не пришел. Как придет – унесет мою душу И двери прикроет, Прикроет и море, и сушу, Из них придыханье устроит… – А после? – А после мы веслами били, Все били мы воду, как всходы, Как годы за годом мы пили Отвары из синей железной травы, Видишь, там, вон, растет, подалеку, – Что же проку? Стучи – не стучи, Одинокую вахту учи! Пока это весло загорает в руке, Пока эхо везло нас с тобой на руке, Пока спят барсуки в своих норах из дерна, Я сосна, и со сна я выдергивал корни. Я выдергивал корни из десен румяных, Я шесть весен провел в тех же трех капитанах, Где и ты был, дружок, где и ты пил рожок, И когда захлебнулся он звуком, умолк ты. Вот и сказке конец, я иду под венец, И венец мой, мой крестный, Сизиф мой, отец. |
