Неужели?!

Курлычкину стало страшно, словно его посетила почтенная дама, про которую он давно забыл.

Он сделал шаг вперед, проверяя, не качнется ли под ним пол…

Не качнулся.

И он вспомнил еще одну деталь: тертая морковь. Морковь. Тертая, которую так любил сын судьи и моментально откликался на просьбу матери, чтобы помочь ей. И покачивание видеокамеры: лицо Максима — плечо — наручники.

Вот теперь все стало на свои места, все же он получил третье послание, которое больше походило на откровенный вызов.

Курлычкин никого не боялся в этой жизни, но вот судья заставила его сжаться, почувствовать каждый волос на голове, ввела его в такое состояние, что он безумными глазами все же посмотрел на кресло, словно под ним могла находиться спасительная нора.

Вскоре он немного овладел собой, но его подрагивающие руки увидел старый друг Костя Сипягин.

Со временем Курлычкин во всем разберется, повторно накажет судью, но шок, который он пережил, надолго останется в нем.

Он понял, что, как десяток лет назад, сегодня не сомкнет глаз; а если закроет их, перед ним встанет уродливое лицо "дауна" и будет глумливо кривляться, далеко высовывая неповоротливый, весь в складках язык. А если он заснет, его вместе с одеялом сдернет судья и станет убивать ногами. Сейчас он понял: если у белой горячки есть лицо, то для него оно — ненавистный лик Ширяевой.

Курлычкин сжал пальцы в кулаки: нет, не она, а он будет топтать ее ногами — лично, не передоверяя такое ответственное дело никому.

— Пошли со мной! — рявкнул Курлычкин.

Сипягин от неожиданности вздрогнул. Глядя в лихорадочные глаза босса, в первую очередь предположил, что того вот-вот хватит удар. Не вовремя Сипягин собрался поговорить о корейцах и моркови, что косоглазые тут не при делах. Но Курлычкин уже вышел из кабинета, и Костя поспешил за ним.

Неожиданно на лестничном пролете Курлычкин развернулся и часто задышал в лицо приятеля.

— Говорить буду только я, понял?!

— Как скажешь! — в полном недоумении воскликнул Сипягин, вдыхая водочный перегар, исходивший от босса.

— Ни одного вопроса! Стой рядом и слушай.

В какой-то степени Сипягина забавляло непонятное поведение Курлычкина, и он хотел было спросить: "Это приказ?" — но слава богу отказался. Однако едва сдержал смех, когда произнес:

— Я понял, Стас! Говорить будешь только ты.

Курлычкин недобро сощурился на приятеля, который откровенно валял Ваньку: вытаращил глаза, не дослушав, соглашается, ведет себя как с сумасшедшим. Начнешь сейчас объяснять ему что к чему, тот все равно сразу не врубится и продолжит рапортовать.

Курлычкин продолжал испытывать Сипягина суровым взглядом; как ни странно, он начал успокаиваться, хотя Сипягин не переменил выражения лица.

Мимо них проходили служащие салона, одни здоровались, другие, видя необычную ситуацию, молча проходили мимо.

— Идем, — наконец кивнул Курлычкин.

Миновав стоянку новеньких автомобилей, они вышли к шоссе. Курлычкин пропустил машину и перебежал дорогу. Не снижая темпа, перемахнул через невысокое ограждение школы; более грузный Сипягин был вынужден опереться о забор рукой.

Курлычкин остановился в пяти шагах от притихшей компании штукатуров: вот уже второй раз за день их навещает хорошо одетый человек. Невольно все посмотрели на Виталика. Тот покачал головой: "Я уже прыгал". Но импозантный незнакомец указал именно на него.

— Иди сюда, студень!

Мастер по переговорам такого рода — бригадир вытер руки, встал и степенно направился к Курлычкину.

— Сергеев Николай, — представился он, прикидывая, протянуть ли руку для приветствия. И веско прибавил к фамилии должность: — Бригадир.

Курлычкин несколько секунд разглядывал бригадира.

— Это ты разговаривал с женщиной примерно час назад?

— Да.

— Та-ак… Сколько она вам заплатила? — Он указал на ящик с водкой и палки копченой колбасы.

Сергеев подумал, что, пожалуй, он ошибся: этот мужик не нуждается в развлечениях. Бригада уже прилично приняла на грудь, хмельные мозги бригадира работали как часы. Вспоминая цивильный прикид женщины и сопоставляя его с элегантно сидящей на мужчине темно-серой парой, Сергеев пришел к выводу, что возбужденный незнакомец — муж той женщины. Дальше просто — потребует деньги назад.

Но вот тут он не угадал. Во-первых, большая часть денег уже потрачена. Во-вторых, если он заартачится, со строительных лесов можно оперативно отодрать десяток приличных "кольев" — ровно столько, сколько мужиков в бригаде. Забудет не то что фамилию бригадира, но и имя своей ненормальной жены.

— Так сколько она вам заплатила?

— Бесполезно, мужик, — отрезал бригадир, — денежек уже нету.

Сначала один рабочий, затем вся бригада встала на ноги.

Сплоченность пролетариев на Курлычкина не произвела никакого впечатления, однако он сбавил обороты, может быть, потому, что когда-то сам был трудящимся и вообще трудяг никогда не трогал.

— Слушай, Николай, мне до балды, потратили вы деньги или нет. По большому счету мне плевать, сколько она вам заплатила. Мне важен сам факт. Ну?..

— Да, заплатила.

Выразительно помогая себе глазами, Курлычкин сделал лицо, подобающее вопросу.

— Она, конечно, не представилась, и ты видел ее впервые, да?

— А мы и не спрашивали.

— Так, давай по порядку. Значит, вы с ней раньше не встречались, и она, как я понял, с налета предложила твоему парню… Ну, что она предложила вот тому пухлому?

— Попрыгать.

— Здорово! — сказал Курлычкин, выражая восторг. — И вы, конечно, сразу согласились.

— Ну, не сразу…

— Так, я все понял. А где она находилась, когда прыгал толстяк?

Бригадир указал за спину.

— За углом. Там пришкольный…

— Достаточно. Сколько она вам заплатила? — настойчиво повторил Курлычкин.

— Две тысячи. Рублей. Но денег уже нет.

— Это я уже слышал. — Курлычкин раскрыл бумажник, извлек двести долларов и шагнул к Виталику. — Держи, пузан. Ты здорово прыгал. Я чуть с ума не сошел.

Уже полчаса Маргелов слушает взволнованную речь Валентины и все больше хмурится. Она говорит — а ему не нужно даже анализировать, чтобы убедиться в очередной глупости бывшей коллеги, все понятно без разбора. Ну сколько раз ей можно намекать, да что там намекать, говорить в открытую, что да, он жалеет ее, понимает, но есть предел и терпению, и пониманию.

— Ты соображаешь, что говоришь, Валентина?

— Я же не требую от тебя невозможного. Вернее, я ничего от тебя не требую, просто так сложились обстоятельства, что…

"Как все это надоело!.. Ну почему именно на меня, как снег на голову, свалилось это дело? Другой близко не подпустил бы Ширяеву к материалам следствия, разговаривать бы не стал. А я… Что она говорит? О какой безопасности? Ну да, все правильно, а кто подумает о моей?"

Следователь вдруг понял, что в одном он не прав. Как-то само собой получилось, что все разговоры с Валентиной проходили на повышенных тонах. Так уж устроен человек, не любит он, когда его жалеют. Или сочувствуют. Хотя сочувствие иногда даже приятно. Правило жизни? Черт его знает. Но вот Валентина своими действиями невольно напрашивалась на жалость. Что она чувствует при этом — неустроенность? А может, стыд? При чем тут стыд? За кого-то — другое дело. Но рядом с ней последнее время только он, бывший коллега, бывший друг. Если и позорно за кого-то, то в первую очередь именно за него.

Тут нет тонкого расчета, просто те же правила жизни, будь они неладны, диктуют свои условия, помогают и мешают одновременно. Именно поэтому реакция прокурора оказалась такой… какой оказалась. "Здорово! — невесело усмехнулся Маргелов. — Он увидел то, что увидел".

— Гарантия моей безопасности — это Максим. За себя я совершенно спокойна.

Маргелов хотел посоветовать Валентине посмотреться в зеркало. Следователь видел перед собой взволнованную женщину, на ее щеках застыл болезненный нервический румянец, глаза светились нездоровым блеском. Даже подрагивающие руки выдавали ее крайнее возбуждение. В таком состоянии она готова была совершить последнюю ошибку в своей жизни.