Рожнов собрал листы в папку, изъял из видеоаппаратуры кассету с записью и вызвал специалистов из управления. Пока они демонтировали записывающую аппаратуру, он пробежал глазами несколько листов, а остальные решил проанализировать дома.

Устроившись в удобном кресле, полковник включил торшер и принялся за работу.

Самое "героическое" и, пожалуй, напыщенное начало было в черновике Тимофея Костерина, он писал: "Я ненавижу коррупцию и бандитов". Эта фраза, несмотря на запрет полковника, была зачеркнута. Тимофей даже сделал попытку заштриховать слова, но, видимо, вовремя вспомнил предостережение начальника. Записи, сделанные в черновике, говорили о том, что Костерин долго думал, с чего начать, что совпадало с визуальными наблюдениями Рожнова. Полковник представил себе, как неловко должен был чувствовать себя Тимофей, когда прочел свои мысли, перенесенные на бумагу.

Костерин был единственным судимым среди кандидатов, он отбыл срок по статье 107 Уголовного кодекса РСФСР — доведение до самоубийства. Часть формулировки статьи, естественно, напрямую касалась Тимофея: "Доведение лица… до самоубийства путем систематического унижения его (потерпевшего) личного достоинства". Потерпевшим был рядовой, проходивший срочную службу в подразделении, которым командовал Тимофей Костерин.

Когда Рожнов взял в руки записи, сделанные Оганесяном, ему на какое-то время показалось, что Норик даже пишет с акцентом, — он отметил множество орфографических ошибок в его работе. Однако знаки препинания были расставлены правильно.

Еще раз перечитав Оганесяна, Рожнов понял, что армянин намеренно пишет с ошибками, невозможно докатиться до такой безграмотности: в одном месте Норик поставил мягкий знак после гласной, одним словом, перестарался и выдал себя.

Размышляя, Оганесян выводил в черновике кошачьи мордочки: то мультяшно улыбающиеся, то показывающие грозный оскал острых зубов. По рисункам Рожнов определил, что наблюдательности у Оганесяна не занимать. Впрочем, об этом армянин упомянул едва ли не в первой строке сочинения, написав: "У меня острый глаз и отличная память". Слово "отличная" он также написал с мягким знаком.

В отличие от остальных Оганесян чередовал свои положительные и отрицательные качества: "Я вспыльчивый, но быстро отхожу", другие же четко разграничили задание, вначале описав все положительное, затем — отрицательное.

Оганесян проходил службу в составе отряда специального назначения МВД. Уволился, написав рапорт на имя командира части, на самом деле не ужился с офицерами части по причине своей национальности.

Белоногов заново переписал свою работу, где не упомянул о своей половой ориентации, которая вызвала негодование у Андрея Яцкевича. У полковника сложилось впечатление, что Сергей просто подшутил над товарищем, подсунув ему черновик с необязательной в этой ситуации фразой. Однако с трудом верилось, что кто-то мог попросить, как сделал это Яцкевич, списать задание. В таком случае, на что рассчитывал Белоногов? На то, что кто-то безоглядно перепишет его изложение? Вряд ли.

Белоногов проходил службу вместе с Олегом Шустовым в центре спецподготовки ФСБ в качестве младшего инструктора. Свое увольнение из центра ничем не обосновал, по словам самого Олега, уволился из-за солидарности с командиром, то есть майором Шустовым. Однако на раздумье у Сергея ушло почти два месяца — ровно столько майор Шустов находился без работы, пока не принял предложение Рожнова. После состоялся короткий разговор с бывшим подчиненным, и Олег порекомендовал Сергея полковнику ФСБ, восстановленному к тому времени в органах службы безопасности. По идее, неофициальная формулировка "из-за солидарности" теряла смысл, однако в разговоре Шустова и Рожнова стала основополагающей для принятия Белоногова в кандидаты вновь создаваемого подразделения ФСБ.

А вот работа самого Яцкевича. Тоже несколько напыщенно, но написано твердо; и ничего из работы Сергея Белоногова.

"Я хорошо знаю все виды стрелкового оружия. Отлично стреляю, в совершенстве владею холодным оружием и приемами рукопашного боя… Я не женат (качество?)…" — а это явный намек на Белоногова, так как Яцкевич именно спрашивал об этом, взяв вопрос в скобки и выражая сомнение. Скорее всего это вопрос к полковнику, который будет знакомиться с конспектом.

Рожнов сделал еще один вывод, правда, весьма сомнительный, ему показалось, что Яцкевич догадался о том, что полковник наблюдал за ними в свое отсутствие и стал свидетелем разгоревшегося спора. Если это так, то Андрей очень смекалистый парень.

Яцкевич — бывший офицер-десантник, впоследствии проходил службу в составе отряда МВД, рекомендацию на него дал Норик Оганесян. В приватной беседе с полковником выяснилось, что Яцкевич был единственным офицером в подразделении, относившимся к кавказцу с уважением.

Работа Олега Шустова не понравилась полковнику. Бывший майор исписал всего один лист: не в меру крупным почерком, с двух сторон, остальные три листа были абсолютно чистыми. Олег оказался единственным, кто пренебрег возможностью вначале изложить свои мысли на черновике. Этот факт также говорил о многом, например, о взвешенности Шустова.

А не понравилось Рожнову то, что Олег излагал длинно, казалось, уходя от собственных вопросов. Изворотливость? — подумалось Рожнову. Может быть. И ухмыльнулся, помянув горячность Яцкевича: это положительное качество или отрицательное?

Рожнов, как и предвидел, узнал многое о бойцах своего подразделения. При всем желании он не узнал бы больше даже в доверительной беседе с глазу на глаз. Да, откровенный разговор не дал бы большего результата.

И еще одна деталь, которая не могла не порадовать полковника: никто из бойцов и словом не упомянул о том, в каком подразделении ранее он проходил службу, ни одного намека на спецподразделение. Хотя тот же Яцкевич, чья кровь была не намного холоднее, чем у Оганесяна, мог написать, что во время боевой операции в составе спецназа особо отличился и был представлен к правительственной награде. А Тимофей Костерин мог похвастаться пятью годами заключения в колонии усиленного режима, куда попал после полутора лет службы в военно-десантном подразделении.

Однако они не хвалились, а довольно четко выполнили распоряжение начальника, отметив свои качества. Если честно, то это было главным в замысле Рожнова.

Полковник снова вернулся к работе Яцкевича и нашел то место, где Андрей перечисляет свои боевые навыки. Проанализировав запись, он пришел к выводу, что, беря в расчет сложность задания и специфику создаваемого подразделения, об этом невозможно было не упомянуть. В какой-то степени виделось в этом доверие к полковнику; а с другой стороны, просматривался маленький упрек в его адрес.

Как бы то ни было, Рожнов работой бойцов остался доволен, перенеся часть "радости" на свою личную персону. Он уже управлял особой группой, а те, в свою очередь, дали понять о полном взаимодействии с начальником.

Полковник отметил двух человек, которым в скором будущем намеревался сделать не совсем обычное предложение. Ему показалось, что оба не откажутся.

А бойцы возвращались в Юрьев на машине Яцкевича, "девятке" с тонированными стеклами и мятым передним крылом; пока по просьбе полковника и с согласия Шустова на первых порах все остановились в трехкомнатной квартире командира. За исключением Шустова и Белоногова остальные были коренные москвичи.

— Я предлагаю снять напряжение, — высказался Яцкевич. — Даже когда учился в десятом классе, нам не задавали таких упражнений. Олег, — обратился Андрей к Шустову, сидящему на переднем кресле, — Рожнов не педагог, случайно?

— Он Учитель, — затянув букву "у", констатировал Костерин, зажатый с двух сторон Оганесяном и Белоноговым. Костерин имел внешность, которая соответствовала довольно меткому и распространенному выражению "разбойничье обаяние". По возрасту он был старшим в группе, Тимофею было тридцать шесть. До последнего времени он работал охранником в частной фирме. Предложение "поработать на правительство" для Костерина ничего не значило, его заинтересовали только деньги, которые пообещал юрист Рожнов.