Выражение его лица говорит, что он предпочел бы убежать отсюда с нами втроем. Но он этого не сделает.

Он просто стоит и выглядит… одиноким.

Оставив тетю Сару развлекать маму, я выволакиваю папу на улицу и тащу к садовой стене, где мы сможем постоять в уединении, глядя на море, рядом с недавно посаженным розовым кустом, вокруг которого еще взбитая и разрыхленная земля. Мне кажется, сейчас она немного похожа на папино сердце.

Не говоря ни слова, папа кивает, словно знает, что я думаю о свежей земле и живом сердце, затем опирается руками на стену.

— Кстати, мне нравится твой друг Лют.

— Мне тоже.

— Ты была так занята раньше, рассказывая мне о Винсенте — которому я, кстати, оторву окровавленные конечности — что забыла рассказать мне, как прошел тест.

— Я знала, наверное, четвертую часть материала. С остальным мне пришлось побороться.

Он смотрит на меня.

— Целую четверть, а? Это моя девочка.

Моя девочка.

Утренний страх снова начинает подниматься во мне. Я его девочка и скоро, возможно, стану единственной, кто останется. Если я поступлю в университет, я не просто потеряю маму. Я также потеряю и жизнь с ним. И Люта. Я теряю все, что знаю, в погоне за тем, в возможности чего мы еще не уверены. И если мама уйдет… Я заставлю проиграть и папу.

— Папа, — мой голос срывается. — А если я ошибаюсь? Что, если для мамы уже слишком поздно и, поступив в университет, я оставлю тебя одного?

Он похлопывает меня по руке.

— Ты следуешь за своими мечтами, а не чувством вины, Рен.

«Но что, если мои мечты не так просты?» — почти сказала я. — «Может в этом и проблема». — Что, если мои мечты — это что-то одно, а не все? Образование и мама. Папа и Лют. Создание лекарства, не бросая то, что у меня есть. Почему будущее, прошлое и настоящее не могут быть моими местами?

Я просовываю руку в его ладонь и смотрю на океан — весь синий и оранжевый от плавающих водорослей, простирающийся до пурпурного неба, и проглатываю полный рот страхов.

— Я буду скучать по тебе, когда ты будешь в университете, малышка.

Я крепче сжимаю его руку. И принимаю самое сложное и самое легкое решение в своей жизни.

— Пап. Я хочу отложить отъезд.

— Это… что? Нет, — он качает головой. — Они примут тебя…

— Сделают они это или нет, я хочу подождать, — я сжимаю его руку. — Учеба в университете отнимет много времени, а сейчас вы с мамой нуждаетесь во мне больше, чем когда-либо. Мы оба знаем, что если мое лекарство не сработает, я не успею вылечить маму, — я сглатываю. — Лекарством будет либо то, что мы сейчас разрабатываем, либо нет.

Он отнимает свою руку, чтобы повернуться ко мне лицом.

— Теперь слушай меня. Ты поедешь в этот университет. Конечно, это займет много времени. А ты как думала?

— Я не это имела в виду, — я смотрю мимо него на воду, затем делаю вдох, чтобы мой голос не дрожал. Смотрю на этого человека, который был не только моим отцом, но и другом всю мою жизнь. Возможно, я уже теряю маму. Я не готова потерять и его. Даже по другой причине. Я не готова потерять его из-за горя.

— Я продолжу исследования, но мы будем делать это вместе. Я останусь и буду заботиться о вас обоих, потому что именно так поступают в семье. А когда все изменится, я, может быть, поступлю в университет.

Я редко видела его сердитым. Так, чтобы его трясло от гнева. Но сейчас он именно такой.

— Рен Теллур, слушай и слушай хорошо. Мы с твоей мамой воспитывали тебя не для того, чтобы ты бросила семью или забыла о ее нуждах. Но мы также воспитывали тебя не для того, чтобы ты жертвовала своими мечтами ради других.

— Но что, если мои мечты и то, и другое? — шепчу я. — Что, если я могу исполнить и то и другое, только медленнее?

Он изо всех сил качает головой, а его дыхание становится утомленным.

— То, что ты сделала — что прошла в этом состязании — не что иное, как чудо. И я достаточно стар, чтобы понимать, что когда происходит чудо, ты смотришь ему прямо в лицо и принимаешь, как таковое. Так что теперь я смотрю тебе в лицо и принимаю это. Как бы это ни выглядело — чем бы ни закончилось для нас — ты пойдешь вперед с высоко поднятой головой.

— А ты?

— Рен, я твой отец, а не ребенок.

— Верно, но я тоже уже не ребенок, папа.

Он усмехается и тихо говорит:

— Добро пожаловать во взрослую жизнь, дитя.

Его прерывает визг, когда к нам спешит мамаша с дочерью, которая состоит из растрепанных каштановых волос, кожи и тощих ног, тонких как у цыпленка. Я наблюдаю, как они плетутся к дому, когда девочка поднимает глаза и, сначала изумленно, а затем смущенно улыбается.

Папа обнимает меня за плечи и сжимает.

— Мы прожили с тобой целых семнадцать лет. Может, теперь ты нужна другим людям. В конце концов, для чего еще нужны исследования, если не ценить людей, ради которых мы их проводим? Мы начали нашу работу ради твоей мамы. Ты закончишь ее ради нее и других.

Я смотрю на него и моргаю, игнорируя все, что собиралась сказать. Вместо этого я наклоняюсь и крепко целую его в щеку.

Он улыбается.

— Вот это моя девочка, — он кивает в сторону двери, через которую я вижу стоящих Селени и моих друзей. — А теперь иди, заканчивай свое веселье. Пойду, проверю твою маму. Я дам ей еще десять минут, а потом отвезу отдохнуть.

Я начинаю спорить, что помогу, но выражение его лица останавливает меня. Поэтому я просто смотрю, как он уходит, прежде чем последовать за ним в сверкающий дом моих тети и дяди.

Берилл и Селени разговаривают с его родителями. Уилл и Сэм болтают с Молли. А Лют…

Лют тихо разговаривает с женщиной, которую я знаю как Холма. Они смеются над чем-то, и мне вдруг приходит в голову, что кукарекающий петух в день Лабиринта был прав. Смерть витала в воздухе, и она явилась. Но, возможно, это была смерть наших более страшных личностей.

Я снова поднимаю взгляд на Люта и Холма, а она резко поднимает глаза, чтобы встретиться со мной взглядом. Ее глаза мерцают ласковым пониманием, которое говорит, что она знает, о чем я думаю. Ведь, в конечном счете, главное — то, как мы используем наше время.

Я поворачиваюсь к Люту, который, видимо, чувствует это, потому что останавливается посреди разговора и смотрит прямо на меня. И вопросительно поднимает бровь.

— Как насчет того, чтобы уйти отсюда? — одними губами говорю я.

Глава 27

Еще до того, как мы добрались из дома Селени до главной дороги, соль в моей крови дрожит, тянет, приглашая нас с Лютом, мчаться к берегу нашего маленького портового городка. Когда мы бежим мимо полей, по мосту и вниз узкими извилистыми улочками перед нами сверкает звездная вода. Смею предположить, что Лют не отстает от меня в своих брюках, лучших из всех, которые когда-либо были у него.

— Ты уверен, что не порвешь свои вещи? — я задыхаюсь, когда мы выходим на дорогу к пабу Соу.

— Не обещаю, — он смеется. — Но они определенно раздражают.

Я спускаюсь по вымощенным булыжниками ступенькам в другой переулок и иду по нему, пока мы не оказываемся на длинной дорожке перед пристанью, где среди длинного ряда других лодок, пришвартована лодка Люта. В серебристой воде отражается ночное небо, волны вздымаются белыми пятнышками пены, похожими на звезды.

Я соскальзываю с деревянного выступа, когда ветер раздувает мои волосы на сотни коротких прядей. Наша кожа ощущает брызги соленых волн, дико плещущихся о причал, когда Лют спрыгивает вниз, чтобы присоединиться ко мне на песке.

Ботинки — первое, что нужно снять.

Платье — второе.

Лют издает низкий смешок.

— Конечно, ты надела брюки под вечернее платье.

Я не отвечаю — просто задираю юбку через голову, дергаю, но она не снимается. Что-то уперлось мне в шею.

Лют хватает ткань и придерживает ее, чтобы она не порвалась.

— Перестань дергаться. Ты забыла о пуговице, — его пальцы касаются моей спины, пока он распутывает петельку.