Вскоре склон становится более крутым. Ноги скользят в туфлях, а сырой гравий скрипит под их давлением. Скрип, скрип, скрип — звук был заглушен голосами и криками приближающихся семей, которым явно нравилось изменение в погоде. Вода охлаждала наш пыл, а заходящее солнце было последним шансом, чтобы согреться. Люди, мимо которых мы проходили, приветствовали нас. Их горящие глаза говорили, что хотя правительство не на нашей стороне, то хотя бы погода сопутствует нам. Так же думали многие мальчишки, которых мы отправляем в лабиринт сумасшедшего.

Рядом со мной Селени, сдавленно рассмеявшись, указывает на детей, бегающих взад-вперед. Они пытаются пробраться к реке, пока мамаши зовут их обратно:

— Только недалеко! Мы не отыщем тебя, если тебя съест василиск!

Я смеюсь вместе с ней, но смех выходит пронзительнее обычного. Мои нервы на пределе. Капелька пота стекает по моей спине. Взглядом я ищу Люта, Уилла или Сэма, но на глаза попадаются только родители и дети, чей возраст увеличивается параллельно нашему приближению к старту.

— Походка у тебя девчачья, Рен. Нужно было попрактиковаться вести себя как мужчины.

Разве? Я оглядываюсь посмотреть на ее походку и еле сдерживаю смех. Походка ее была чем-то средним между развратной обезьяной и беременной мышью. Всматриваюсь в мужчин и парней, шагающих рядом с нами. Что же особенного в их походке? После небольшого наблюдения я начинаю шантаж шире, не заботясь о задранных юбках и сильно раскачивающихся бедрах.

Я усмехаюсь и подталкиваю ее локтем, как это делают Уилл и Сэм:

— Похоже?

— Да, так лучше, — она выпрямляет плечи, подняв подбородок совсем как Берилл, когда он шагает с другими парнями, на лице появляется выражение откровенной скуки. Мы обе смеемся над ее попытками. — И все же я думаю, правильнее было переодеться у тебя дома и прийти сюда. Это дало бы нам больше времени на практику.

Я качаю головой, а рядом проносится группа десятилетних хулиганов с моей улицы. Босыми ногами они бегут по камням и кричат, и кричат.

— В этом случае наши шансы быть узнанными лишь возрастут. Сейчас же у них не остается времени на подозрения.

— Я надеюсь, потому если нас узнают, моя мама больше никогда не позволит общаться с тобой. «Это последняя капля, Селени. Рен разрушит всю твою репутацию. Я запрещаю вам видеться», — произносит Селени, подражая голосу моей тети.

Я подавляю еще один смешок частично из-за того, что даже мысль об этом болезненна. Но с другой стороны, выражение тетиного лица будет хорошей платой за страдания.

Кто-то беспрестанно продолжает пинать мою сумку с одеждой, я инстинктивно прижимаю ее к себе. Подождав, пока женщина пройдет мимо, Селени шепчет:

— А теперь серьезно. Что делать, если нас узнают?

— Мы скажем, что пролили что-то на наши платья на фестивале, а так как у нас не было больше одежды, мы позаимствовали ее у людей. — Я снова осматриваю сгущающуюся толпу. Их лица блестят от пота, а шаг замедляется по мере приближения к вершине холма, где находится вход в поместье. — Но, как я уже говорила, нас не узнают, потому что никто не ожидает, что мы так оденемся. Мы просто будем казаться двумя мальчишками в группе из пятидесяти других. Я думаю, что большая проблема запомнить и использовать другие имена.

— Ренфорд, — бормочет она.

— Седжик, — говорю я.

Она кивает.

— Ага, и я надеюсь, что не забуду говорить низким голосом.

— Меня больше волнует, чтобы ты не прижалась к Бериллу и не поцеловала его, когда переоденешься.

Тревога наполняет ее глаза.

— О, Рен, можешь это представить? Бедный Берилл упал бы замертво от удивления.

— После того, как пришел бы в ужас.

Мы обе начинаем хихикать, когда достигаем вершины холма, который на самом деле является горой, и смех превращается во вздохи, когда перед нами возникают высокие живые изгороди и широкий вход, ведущий к поместью мистера Холма.

Мы с Селени проходим эту дорогу уже семнадцать лет, а волнение каждый раз, как в первый. Как бы загадочны и экстравагантны не были мистер Холм и его замок, все же есть причина, по которой очень немногие люди когда-либо добирались до его собственности и возвращались обратно, чтобы рассказать о них. Это — невозможно.

Если человека не остановят слухи об исчезновениях и пожирающих мозги баньши, охраняющих территорию, то это сделают тридцатифутовые колючие изгороди, окружающие весь периметр. Один укол — и, в лучшем случае, тебя будет рвать неделю, в худшем — ты умрешь. И они не только окружают поместье, но и расположены внутри него, охраняя как сам замок — так и Лабиринт.

— Мистер Холм любит уединение, — однажды сказала я Сэму. — Интересно, что он с ним делает.

— Я знаю, что сделал бы я, — улыбаясь нам обеим, сказал Сэм. На что я проинформировала его, что это никому не интересно..

Но даже сейчас, когда мы рядом, единственное, что видно, кроме двенадцати крыш замка, — это тридцатифутовый проем с открытыми воротами, чтобы пропустить толпу на сверкающую подъездную дорожку, окаймленную богатой зеленой лужайкой.

Маленькая девочка, идущая рядом с нами, визжит и указывает наверх, пока ее мама пытается удержать малышку за руку. Я прослеживаю ее взгляд до семи лоскутных воздушных шаров, которые появляются в поле зрения от входа, и внезапно Селени тоже визжит. Они плывут, словно гигантские пузыри морской пены над внутренними изгородями и лужайками, а под ними прикреплены корзины с людьми.

Девочка машет руками двум женщинам, которые смотрят вниз. Они машут ей в ответ и ее глаза округляются, как морские ежи.

— Мам, можно я поеду в одной?

— Это для храбрых людей, а не для детей, — поддразнивает ее брат. — Ты должна быть старше.

Она бросает на него сердитый взгляд.

— Я храбрая. Я поеду на нем, когда подрасту на два дюйма, — она подпрыгивает, словно хочет вытянуться во весь рост, и Селени ловит мой взгляд прежде, чем малышка освобождается из руки мамы и прыгает вперед к широким металлическим воротам. Через несколько мгновений мы тоже подходим, только для того, чтобы быть зажатыми со всех сторон собирающимися и вливающимися в ворота зрителями фестиваля.

Я смотрю на колючие изгороди, тянущиеся к небу по обе стороны. Сколько людей погибло из-за них?

Я хватаю Селени за рукав, чтобы не быть разделенными под натиском толпы.

— Нам нужно найти твоих родителей?

Она качает головой и, откинувшись назад, кричит мне в ухо:

— Они придут со своими друзьями. Я сказала им, что буду с тобой или Бериллом…

Что бы она ни сказала, ее слова заглушаются, когда толпа проносит нас через ворота, и мы оказываемся с другой стороны широкой каменной дорожки, такой гладкой, что в лучах заката она кажется золотой. И тогда я чувствую это. Легкое дрожание воздуха.

Даже для того, кто верит в науку и то, что я все могу реально увидеть, осязать и объяснить, я всегда знала, что здесь возможно необъяснимое. Воздух наполнен магией, которая дрожит вокруг моей кожи.

Дорога впереди поворачивает направо — к другим воротам под аркой из зарослей кустарника — а за ними, над терниями и густой листвой, словно корона возвышается массивный замок на сто комнат. Насколько мне известно, единственные из потовых людей, которые когда-либо видели его изнутри, — это конкурсанты, которые никогда не будут рассказывать об этом из страха или из-за подписанного соглашения, я не знаю. Но Лоуренс как-то сказал нам, что, по словам его брата, замысловатые залы замка производят впечатление паучьего логова, а загадки мистера Холма заставляют вас чувствовать, будто твой мозг опутан паутиной.

Селени дергает меня за руку и показывает на фасад поместья, который раскинулся слева от нас в окружении зеленых лужаек и каменных террас, каждая из которых каскадом спускается от самого дома до равнинного луга внизу. А за ним — пологие склоны холмов, которые тянутся на многие мили вниз, к морю. По террасам и лужайкам разбросаны группы людей, сидящих на одеялах или в палатках, с детьми, бегающими под белыми фонарями, зигзагами, протянутыми от столба к столбу. Они подпрыгивают на ветру.