У меня сжимается желудок. Об этом я не подумала. Что, если у Холма есть возможность узнать это?

Удар грома сотрясает оконное стекло и заставляет нас с Селени подпрыгнуть. Я перекатываюсь к окну, чтобы посмотреть, насколько все плохо и не сгорел ли город дотла прошлой ночью. Нет. Все по-прежнему, только намного лучше.

Я вздыхаю и принимаю сидячую позу. Мне нужно доставить пирог. Смотрю на Сел.

— Мне нужно разнести пироги, а потом я буду…

Она поднимает руку.

— Стоп. Какого рожна? Поверни голову.

Я поднимаю бровь и поворачиваюсь только, чтобы услышать ее визг.

— Что ты наделала?

Моя рука поднимается, чтобы коснуться локонов, которые теперь едва ли длиннее моих ушей. Я забыла. Я отворачиваюсь, словно могу это скрыть.

— Ничего. Я остригла их и все.

— Ты не просто остригла их — ты их убила!

— Ш-ш-ш! Мама с папой услышат…

— Но зачем? — снова визжит она, поднимаясь на колени. — О чем ты только думала? То есть, ты видела их? Ты выглядишь… выглядишь… — ее испуганный взгляд перемещается с моих волос на лицо и обратно на волосы. — Как…

— Надеюсь, как мальчишка.

— Что? — теперь ее голос звучит на полную громкость.

— Ш-ш-ш! Селени, пожалуйста! Никто не должен знать. Даже мама с папой. По крайней мере, пока.

— Если не считать, что все узнают, едва увидев тебя! — Селени прижимает руку к моему лбу. — Ты заболела? Или что-то не то съела? Посмотри на меня.

Я отстраняюсь.

— Я не больна — все в порядке.

Она в ужасе откидывается назад и изучает меня.

— Думаю, тебе лучше объясниться. В подробностях.

Я делаю вдох, задерживаю дыхание — и выдыхаю так быстро, как только могу. Но мой голос все равно дрожит.

— Вчера вечером я пыталась поговорить с представителями университета и парламента о маме. Мало того, что им было все равно, Сел, они четко дали понять, что ничего не сделают. — Я опускаю взгляд, у меня перехватывает дыхание. — Но мама, на самом деле, плохо себя чувствует. Ей становится все хуже, и слишком быстро — на этой неделе ей уже трудно вставать с постели.

Я останавливаюсь прежде, чем рыдания вырываются наружу — не замечая, что они уже вырвались и совпали с приглушенным криком петуха, который возобновил свое кукареканье.

— О, Рен, — лицо Слени вытягивается вместе с голосом.

— А как же ваше последнее лекарство? Ты говорила, что оно многообещающее.

— Так оно и было, — я вытираю глаза большим и указательным пальцами, чтобы избавиться от угрожающей сырости, и больше ничего не объясняю, чтобы не разразиться проклятиями или слезами. Мне нужно уйти. Убежать. Спрятаться. Если я собираюсь участвовать в конкурсе, мне не следует об этом говорить. Мне нужны ясный разум и сфокусированные эмоции.

— Та-а-а-к, а при чем здесь твои волосы?

Я облизываю губы. Затем облизываю их еще раз и пытаюсь не выглядеть смешной.

— Сегодня я решила попытаться принять участие в конкурсе на стипендию мистера Холмса.

Она хмуриться.

— Ты что?

Я повышаю голос.

— Я буду участвовать в конкурсе мистера Холма.

— В Лабиринте? Что за?

— Тсс! Ради бога, Сел — я войду, чтобы проверить, смогу ли я сделать это. А так как я почти ни в чем не уступаю парням — то почему бы и нет? — я встаю с кровати и направлюсь к своему единственному маленькому платяному шкафу, из которого чуть сильнее, чем следовало, выдергиваю блузу.

— То есть, у меня, может, и нет хороших шансов на победу, но, что если есть? Может это заставит людей прислушаться ко мне и отцу. Может они и, в самом деле, задумаются, а не принять ли меня в университет.

— А как же твои родители? Что будет, если тебя поймают? Тебя могут отдать под суд или что-то в этом роде.

— Я не нарушаю закон. Я участвую в мероприятии для частных лиц. Если они позволят мне играть, знают они, кто я, или нет, ответственность на них. Я буду приходить и уходить, делать все, что пожелают мои родители. И, насколько мне известно, Лабиринт все равно не позволит мне играть.

Она скрещивает руки на груди.

— Ты меня разыгрываешь, да?

— Нет.

— Тогда я не шучу, Рен. Это странно. Даже для тебя.

— Я ради этого обрезала свои волосы.

Она кивком соглашается со мной и продолжает смотреть на меня со своего места на кровати.

— Ну, тогда ты знаешь, что это худшая идея, которая когда-либо у тебя была, верно? И, без обид, но это о многом говорит.

— Понимаю, — я натягиваю блузку через голову.

— Это глупо.

— Знаю.

Она встает и сглатывает так громко, что я не знаю, давится ли она слезами или ее тошнит, но когда я поднимаю взгляд, в ее глазах мелькает искорка страха, плечи распрямляются, а рука сжимается.

Я хмурюсь.

— Ты ведь никому не скажешь? Потому что я не делаю ничего плохого. Я просто устала от ощущения, что все так, как есть и может быть только так.

Она смотрит, как я надеваю шляпку, которая, я знаю, выглядит нелепо, но не даст людям задуматься, что под ней. Секунду спустя, она подходит к моему шкафу, достает одежду и начинает переодеваться, тихо говоря:

— Я не собираюсь доносить на тебя. Потому что я иду с тобой.

— Тебе не обязательно. Я вернусь через пару часов — мы еще поговорим…

— Не только на доставку, дура. Я иду с тобой в Лабиринт.

Теперь моя очередь замедлиться, повернуться и посмотреть на нее. Она шутит.

У нее серьезное выражение лица.

Я качаю головой.

— Не выйдет. Если нас будет двое, будет легче попасться. К тому же, без обид, Сел, это явно не из круга твоих интересов.

— Кто сказал? — она натягивает чулки. — Значит так, Рен, я участвую во всем, во что ты втягиваешь нас с самого рождения. И я все выдержала. Может, я не такая уж и ученая, но у меня гораздо больше ума, чем у половины парней, а интуиции побольше, чем у тебя. И даже если тебе это не нужно, это нужно Бриллу, потому что я не позволю тебе присматривать за ним ради меня. И я не позволю, чтобы моему лучшему другу и будущему отцу моих детей без меня оторвали голову.

Я изумленно смотрю на нее.

Она абсолютно серьезна.

Она надевает туфли.

— Конечно, я не стану стричь волосы, но я заколю их покрепче, и мы найдем мне кепку. А теперь… — она останавливается и поднимает глаза. — Как нам найти мужскую одежду, не привлекая внимания? Потому что, если мы попытаемся украсть ее у наших отцов, нас запрут в наших комнатах до окончания конкурса.

Я щурюсь на нее и покусываю изнутри щеку. Это либо гениальная идея, либо наихудшая из всех. Я склоняюсь к последнему.

Она выгибает бровь.

— Я приняла решение, так что перестань вести себя так, будто у тебя есть право принимать его за меня. А теперь, ответь на мой чертов вопрос.

Я расслабляюсь и через мгновенье киваю ей с легкой улыбкой.

— Хорошо, довольно справедливо. За исключением одежды… — я пожимаю плечами. — Я собиралась заскочить к могильщику, чтобы позаимствовать что-то у трупа.

Она фыркает.

— Конечно, собиралась, — но поскольку это Селени, она даже не спорит.

Мы молчим, пока загружаем корзины выпечкой и выскальзываем за дверь, пока мама с папой нас не услышали.

Дождь льет как из ведра, пока мы с Селени разносим продукты — печенье и лепешки постоянным клиентам, пироги Лабиринта тем, кто может позволить себе праздничный завтрак. В каждом посещенном нами доме все говорят только о предстоящей вечеринке. Мы слушаем, вежливо дрожа у их печей или на крыльце, пока вода потоками стекает с нашей одежды.

— Вы пойдете в Холм Мэнор этим вечером, леди? — интересуются отцы.

— Да, — отвечаем мы.

— Надеюсь, у вас найдется что-то нарядное, я слышала, вечеринка будет экстравагантной, — улыбаются жены. — Ходят слухи, что мистер Холм привез фрукты и мясо с Райнских гор. Может, будут даже стейки из василиска.

— Мясо василиска ядовито, — вежливо говорю я, считая, что они должны знать на случай, если им когда-нибудь предложат.

— Есть ли молодой человек, на победу которого ты возлагаешь надежду, Рен? — спрашивают старые приятели.