– Эти земли они в пустыню превратят… Народ ведь, забирая помещичьи усадьбы, сначала их грабит, а потом сжигает. А что делают с садами, с древними, дивными парками – под топор!
– Народ, – покачал головой Тихон. – Какое благодатное слово, а стало равнозначно чуме…
– Таковы вожди. Как не очуметь!
– Это наша паства.
Вернувшись из Лихова переулка на свое Троицкое подворье, святейший, отказавшись от обеда, сел просматривать подборку вырезок. Шеин был прав. Действовали большевики по-разбойничьи.
Наложили арест на золотой фонд Румынии, который хранился в Москве. А это – двенадцать миллиардов полновесных довоенных рублей.
Перешли в собственность «народа» капиталы семейства Романовых, хранившиеся в банках России, – двадцать четыре миллиона золотом. Правда, основные свои капиталы цари и их высочества предпочитали держать в Англии. Эти русские деньги, видимо, потеряны для русских навсегда.
Изумлял декрет, по которому новая власть объявляла пятилетнюю государственную монополию на издание сочинений отечественных беллетристов. В списке значилось пятьдесят шесть имен.
Уже введена монополия на торговлю золотом и готовится национализация внешней торговли… В статье из газеты «Утро России» красным карандашом были подчеркнуты слова из речи адвоката Измайлова о большевиках: «Мне ненавистна ваша власть. Я не верю, чтобы вы могли дать счастье не только Европе, как вы заявляете, но и России. Однако вашу борьбу с сепаратизмом, с Керенским – я приветствую, ибо Керенский – это чахотка русской жизни, которая бы удушила страну. Большевистская же власть – спасительный тиф. Ведь после тифа, если он не смертелен, организм крепнет».
Тиф. Перед глазами встало лицо батюшки Ивана Кочурова.
– Это же хуже девятого января, – вырвалось у святейшего. – Выхвачен из толпы и замучен.
Вошел келейник Яков:
– Преосвященный Нестор пришел.
– Господи, уже темно. Только и ходить по Москве! – Тихон поднялся, поспешил навстречу епископу Камчатскому.
– Я с просьбой, святейший! – Нестор виновато развел руками. – Помните преосвященного Антонина?
– Грановского? Как не помнить! Я с ним в Холме служил. Где он?
– В Богоявленском монастыре, в центре Москвы, на Никольской… Святейший, но в каком он состоянии, Боже мой! Изможденный, худой как щепка… Нижняя рубаха, видимо, годами не менялась, как черное смолье. Воздух в келии жуткий… На столе черепки, объедки… Ужасно, святейший! Ужасно… Его в больницу нужно поместить.
– Спасибо. – Тихон поклонился Нестору. – Вот грехи! Я уже третий год в Москве, а об Антонине ничего не знал. Самое печальное – ни разу, наверное, не вспомнил за делами-то бесконечными. Пойдемте в кабинет.
Достал из бюро несколько связок керенок, все еще бывших в обороте.
– Прибавьте к своим, устройте в хорошую больницу. – И приказал подать владыке лошадей.
Оставшись один, достал лист бумаги, открыл чернильницу, посмотрел на кончик пера, на календарь. Яков нарочно перелистнул, не дождавшись утра.
Завтра – 19 января – день рождения, день Макария Великого, проведшего в мертвой для мира пустыни шестьдесят лет…
– А мы вот в миру как в меду. Горьковат, правда, медок, а мир подобен льву-людоеду…
Написал в углу чистого листа: «Да избавит нас Господь от настоящего века лукавого». Открыл Послание к Галатам, сверил, поставил в скобках: «(Гал. 1, 4)».
Голова была ясная, но сердце торопилось, и рука по бумаге побежала быстро, ибо слова являлись сами собой.
«Тяжкое время переживает ныне Святая Православная Церковь Христова в Русской земле: гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово, и вместо любви христианской всюду сеют семена злобы, ненависти и братоубийственной брани.
Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем не повинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только разве в том, что честно исполняли свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному. И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханною доселе дерзостью и беспощадной жестокостью, без всякого суда и с попранием всякого права и законности – совершается в наши дни во всех почти городах и весях нашей Отчизны: и в столицах, и на отдаленных окраинах (в Петрограде, в Москве, Иркуртске, Севастополе и др.)».
Отложил ручку, подошел к иконам, опустился на колени:
– Господи, не оставь!
Золотоликий Спаситель, список с иконы Феофана Грека, смотрел золотыми глазами.
– Господи, не оставь! – повторил Тихон и, вернувшись к столу, написал: «Все сие преисполняет сердце наше глубокою, болезненною скорбию и вынуждает нас обратиться к таковым извергам рода человеческого с грозным словом обличения и прещения[2] по завету св. апостола: “Согрешающих пред всеми обличай, да и прочие страх имут” (1 Тим. 5, 20). Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню гееннскому в жизни будущей – загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной».
Долго смотрел перед собой в черное окно. Что за гроза – отлучить от причастия тех, кто не только не причащается, но и объявляет Бога детской сказкой… Не страшен этим и народ русский… У Ленина в охране – китайцы, в Москве, в Кремле, – латыши с пулеметами.
– Господи, не оставь!
Писал, скандируя про себя слова:
«Властию, данною Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафемствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной».
– Вот клеймо на века. Думают, управы нет, коли совести нет? А память? Память!
«Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение: “Измите злаго от вас самех” (1 Кор. 5, 13)».
Снова отложил перо, надел валенки, шубу, шапку, вышел в сад.
Оттепель, грянувшая в середине января, оставила после себя на снегу стеклянную корочку льда.
Небо было зияющим, как черные зрачки златоликого Спаса. Поток Млечного Пути проступал явственно. Было ужасно понимать, что пылинки звезд – это тоже солнца, что перемен в небесах не случится и через десяток-другой человеческих поколений… А вот на земле – жизни человеческие, словно проточная вода… Досталось время, когда Россия в проказе – в проказе! – и надо все это перетерпеть. Может, и убитым быть, но не потерять Бога… В лютой беде – не потерять… Не отречься от самого себя, не отречься от России, от гробов пращуров.
По дорожке между яблонь, которую для него и расчистили, подошел к самой старой, кряжистой.
От звезд, от Млечного Пути, от снега хватало света, чтобы разглядеть: веточки яблони, как из стекла, – оледенели. Зима.
– Зима жизни, – сказал вслух Тихон и почувствовал под шубой и в валенках такое давнее, такое родное торопецкое тепло, будто на печь с Ваней, с Мишей забрался.
– Господи, призвал Ты меня за всю Россию думать, за весь народ русский.
Хотелось крикнуть: «Да как же так? Почему я?» Но сказал прежнее:
– Господи, не оставь!
Вернувшись к столу, писал опять-таки быстро, словно все слова давно уже были приготовлены и они сами спешили выйти на свет, родиться во плоти и жить.
«Гонение жесточайшее воздвигнуто и на Святую Церковь Христову: благодатные Таинства, – торопливо записывал Тихон, – освещающие рождение на свет человека или благословляющие супружеский союз семьи христианской, открыто объявляются ненужными, излишними…»
Вспомнил, как широко и нагло оповестили новые цезари о гражданском браке двух комиссаров: Коллонтай, погромщицы лавры, и красного воителя Дыбенко.
«…Святые храмы подвергаются или разрушению через расстрел из орудий смертоносных (святые соборы Кремля Московского), или ограблению и кощунственному оскорблению (часовня Спасителя в Петрограде); чтимые верующим народом обители святые (как Александро-Невская и Почаевская лавры) захватываются безбожными властелинами тьмы века сего и объявляются каким-то якобы народным достоянием; школы, содержавшиеся на средства Церкви Православной и подготовлявшие пастырей Церкви и учителей веры, признаются излишними и обращаются или в училища безверия, или же прямо в рассадники безнравственности. Имущества монастырей и церквей православных отбираются под предлогом, что это – народное достояние, но без всякого права и даже без желания считаться с законною волею самого народа… И наконец, власть, обещавшая водворить порядок на Руси, право и правду, обеспечить свободу и порядок, проявляет всюду только самое разнузданное своеволие и сплошное насилие над всеми и, в частности, – над Святою Церковью Православной».
