– Святейший Синод в новом нашем Высшем церковном управлении должен занять второе место.

В соборе стоял холод, пахло нежилым. В Кремлевских соборах уже не служат, древние стены не обогреты дыханием молящихся…

Перешли в Мироварную палату. Здесь воздух был совершенно леденящий. Отслужили молебен, двинулись шествием в Успенский собор.

Тихон был в голубой мантии, клобук с бриллиантовым крестом. Целовал святые иконы, Царские врата, мощи, образ Владимирской Божией Матери.

Хоры такие, словно Иисус Христос явился в славе и силе и архангел Гавриил поднес трубу к губам. Боже! Боже! Разве не последние времена? В западной стене зияет прореха, на восточной – снаряд оторвал распятому на Кресте Господу обе руки. Страшно за патриарха, жить страшно, молиться страшно…

Под пение Трисвятого всякий человек, бывший в храме, зажег свечу – светили Тихону, взошедшему на горнее место.

Митрополиты Владимир и Платон трижды сажали нареченного на патриаршее седалище, возглашая «Аксиос».

После великой ектеньи, произнесенной Арсением Новгородским, ключарь Успенского собора со диаконами принесли на блюдах патриарший саккос, омофор, крест, панагии, патриаршую митру.

Сошлись времена, чтобы облечь святейшего Тихона в ризы, осененные благословением святых пращуров. Саккос с плеча Питирима, омофор, пояс, палица – Никона, митра – Адриана, панагии – святейшего первоначальника Иова, крест – Гермогена.

Ах, крикнуть бы – возьми крест, но другой, что полегче. Нет, мученический принял, самый могучий, но и самый горький.

Протодиакон Розов тоже в древнем стихаре. Оплечья и орарь шиты жемчугом. Выйдя через Святые двери, вставши лицом к западу, начал кликать похвалу:

– Святейшему Гермогену, архиепископу Константинопольскому, Вселенскому патриарху, многая лета.

Голос был безмерен, всем чудилось, что святой Царьград слышит сей клик.

– Блаженнейшему Фотию, патриарху Александрийскому, многая лета.

Всякое дыхание в храме затаивалось перед красотою величания.

– Блаженнейшему Григорию, патриарху Антиохийскому, многая лета.

– Блаженнейшему Дамиану, патриарху Иерусалимскому, многая лета.

И тишина. Свершилось чудо, но всем было страшно: после четырехкратного неимоверного восхождения остались ли у Розова силы на последнюю похвалу?

– Святейшему Тихону…

Стены темницы, державшие в плену свет России, – рассыпались в пух и прах.

– Отцу нашему…

Голос протодиакона слился с хорами, выступившими из глубины времен.

– И патриарху Московскому и всея России…

Мир уже заполнен славою от края и до края и, вздымаясь к Небесам, стлался у подножия престола.

– Многая лета.

Серое пятнышко от тьмы, испепелен сатана.

Стрелки показывали десять часов пятьдесят пять минут.

На глазах участников действа дрожали слезы. Ровно, ясно прозвучал голос патриарха:

– Мир всем.

И слезы пролились.

В одиннадцать часов двенадцать минут святейший осенил дикирием и трикирием молящихся в соборе и всю православную Россию.

После приветственного слова архиепископа Кишиневского Анастасия святейшего патриарха увели в алтарь, разоблачили.

Поднесли патриаршую зеленую мантию, белый клобук Никона, вервицу. Патриарх поцеловал скрижали на мантии, и митрополиты возложили ее на плечи святейшего. Клобук тоже пришелся впору. У всех улыбки. Семнадцатый век дивно послужил двадцатому.

Протопресвитер Успенского собора отец Николай Любимов подал митрополиту Владимиру жезл Петра Чудотворца. Митрополит вручил его пастырю народов.

– Великий и святой день! – Слово Владимир начал радостно, но тотчас стал говорить о корабле, который может разбиться о подводные скалы. – Наше время – это страшное для Церкви время! Положение ее ужасно… Но да не смущается сердце твое, святейший патриах!.. Как Моисей своим жезлом рассек море надвое и провел евреев целыми и невредимыми по дну морскому, избавив их тем от рабства египетского, так и ты сим священным жезлом управь вверенный тебе православный русский народ и проведи его ко спасению через пучину зол и бедствий, обуревающих его и святую православную Российскую церковь. Да будет так!

Отвечая, Тихон сказал:

– Один мыслитель, приветствуя мое недостоинство, писал: «Может быть, дарование нам патриаршества, которого не могли увидеть люди, более нас сильные и достойные, служит указанием проявления Божьей милости именно к нашей немощи, к бедности духовной». А по отношению ко мне самому дарованием патриаршества дается мне чувствовать, как много от меня требуется и как много для сего мне недостает. И от сознания сего священным трепетом объемлется ныне душа моя. Подобно Давиду, и я мал бе в братии моей, а братии мои прекрасны и велики, но Господь благоволил избрать меня.

Потом был крестный ход к Чудову монастырю. Истинно крестный ход, под настороженные взгляды латышских солдат в островерхих шапках. Эти шапки, придуманные Васнецовым, – подобие русского шлема – были приготовлены для парадов в Царьграде. Вместо Царьграда взяли с бою свой Кремль.

Солдаты из русских тоже голов не обнажали перед крестами и хоругвями, посмеивались, матерщинничали. Но вот вышел патриарх. Окурки о каблук, шлемы долой.

– Благослови, отец!

А соборы кругом и Чудов монастырь – будто мишени для упражнений в стрельбе.

В древности после поставления патриарх объезжал Кремль, освящал. От традиции не отступили. Шествие открывала колесница, в которой диакон вез крест святейшего. В патриаршем экипаже вместе с Тихоном сидел с чашею со святой водой сакелларий Успенского собора, патриарх же был с иссопом, которым и окроплял народ. За патриархом еще две колесницы. В первой – архиепископ Кишиневский Анастасий (Грибановский) и епископ Черниговский Пахомий (Кедров), во второй – летописцы соборного деяния, делопроизводители Священного Синода.

Путь лежал через Троицкие ворота, по Неглинной, по Кремлевской набережной мимо храма Василия Блаженного к часовне Спаса у Спасских ворот. Здесь краткое молебствие. Шествие по Красной площади до Иверской часовни, и снова в колесницах по Воскресенской и Театральной площадям, по Петровке, Кузнецкому мосту, Неглинному проезду к Трубной площади. На Трубной, возле Птичьего рынка, патриарха встретил крестный ход из Рождественского женского монастыря. Краткое молебствие, многолетие, и патриарх через Самотеку прибыл в свою резиденцию на Троицком подворье.

Всякое радостное, всякое горестное событие на Руси венчается трапезой.

За трапезой не столько ели-пили, сколько слушали речи.

Архиепископ Антоний говорил первым, как всегда, красиво, удивляя неожиданностью сравнений. В Тихоне он видел Кутузова, который через связь воинских событий пытался уразуметь Божественный промысел.

Антоний принял смиренное торжество Тихона, со смирением же сказал:

– Ты, святейший патриарх, дарован нам Божьим чудом, и в этом светлый залог благой надежды на то, что служение твое, невзирая на все скорби окружающей нас жизни, невзирая на то, что поставление твое совершено в священнейшем из русских храмов с пробитым артиллерийским снарядом куполом, – что эта богохульная пробоина совершена русскою рукою, а не внешними врагами России и Церкви, – невзирая на все это, будет служением плодоносным для веры и благочиния…

Приветствовал Тихона и ключарь московского кафедрального храма Христа Спасителя протоиерей Хотовицкий, сподвижник по служению в Америке. Говорил задушевно:

– Тихою скорбию обвеяно лице ваше. И все нынешнее торжество Русской церкви как бы еще обвеяно печалью и страданием. Ибо оно еще только заря победы, а к победе – еще долгий и многоболезненный путь… Никогда еще враг Неба, диавол, иский, кого поглотити, не оглашал своими страшными проклятиями и не отравлял своим смертным дыханием Вселенную, как в сии дни. И посему торжество нынешнее – это вступление ваше на тягчайший подвиг крестоношения.

Пророки, пророки! Наверное, ведь нравилось говорить так больно, так зримо. Не ведали: слова о крестном пути Патриарха сбудутся совсем уже скоро. Сами и понесут его Крест, сами станут подножием Распятия новых времен.