- Эти дни я не бываю у Саттар-хана. Я знал, что меня будут искать здесь, поэтому и не приходил сюда.
- Это не все, - лукаво улыбаясь, сказала Нина, - припомни еще.
- Я сидел дома и от безделья делал некоторые заметки о тавризской революции. Клянусь тобой и Меджидом, что я говорю правду.
После этих слов, она склонила голову ко мне на плечо и стала жаловаться на свою неопределенную жизнь. Немного успокоившись, она взяла меня за руку и повела к кроватке Меджида. Он спал, обняв свою маленькую кошечку Тарлан. Мы сели возле и долго смотрели на него.
- Меня связывают две цепи, - сказала Нина. - Одна вот эта неопределенная жизнь, а другая - этот ребенок, которого я не променяю на все богатства мира. Ты - господин и его, и моего счастья, но ты не злоупотребляй этим положением...
Нина наклонилась и поцеловала Меджида и его кошечку Тарлан.
Когда мы перешли в другую комнату, Нина передала мне копию телеграммы, посланной Мамед-Али-шахом принцу Эйнуддовле. Нина успела записать только краткое содержание телеграммы:
"Господин принц! Благодарю аллаха, что вы находитесь в добром здравии и хорошем расположении духа. Телеграмму вашу об общей амнистии и мире я получил. В ответ на это приказываю: если бандиты не сдадутся, не оставить в Тавризе камня на камне.
Мамед-Али Каджар".
ЭЙНУДДОВЛЕ В ТАВРИЗЕ
Принц Эйнуддовле торжественно вступил в Тавриз и поселился в Сахиб-Диван баге.
Последствия допущенных революционерами ошибок стали сказываться прекратился подвоз хлеба из сел. Не подвозили хлеба и из Софиана, Эльвара, Сердере и Васминча. Макинская конница отрезала сообщение Тавриза с Хоем, Марандом, Самед-хан - с Марагой, а конница Эйнуддовле - с Васминчем.
Саттар-хан убедился в своей ошибке и сознавался в ней.
Эйнуддовле еще не начинал военных действий, ожидая прибытия подкреплений из Шатранлы. В Васминче расположена была незначительная часть правительственных войск, высланных из Тегерана. Желая выгадать время, Эйнуддовле продолжал обманывать народ разговорами о мире и всеобщей амнистии, объявленной шахом. Его обещаниям верили не только моллы и купцы, сидевшие в Энджумене, но и Саттар-хан.
Была пятница. Покончив с утренним завтраком, я собирался идти к учителю русско-иранской школы Акберову Акберу, как в комнату вошел Гасан-ага с другим муджахидом и передал мне записку от Саттар-хана.
"Прошу дорогого товарища пообедать со мной", - писал кратко сардар.
Не идти было неудобно. Нельзя было требовать многого от Саттар-хана, который не был теоретически подготовленным вождем революции. И без того, он проявил больше героизма, чем от него можно было ожидать. Во всяком случае, мы не имели права из-за допущенной им ошибки вовсе покинуть его одного. И Саттар-хан, и мы служили интересам иранской революции.
К трем часам я пошел к сардару.
Он знал о моем недовольстве. Не имея возможности открыто критиковать его действия, мы, его ближайшие друзья, обычно выражали свое недовольство тем, что переставали бывать в его обществе.
- Уважаемый товарищ! - сказал Саттар-хан, - желая задобрить меня. Если бы дело было в одном Мамед-Али, то сговориться с ним было бы нетрудно. Однако этому мешают те, которые его окружают.
Сардар повторял прежние свои высказывания. Видно, было, что он верит в лживые обещания о всеобщей амнистии.
Ничего ему не отвечая, я достал из кармана копию телеграммы шаха к Эйнуддовле и положил перед ним.
- Прочтите, посмотрим, что он там говорит? - попросил сардар.
Я прочитал.
- Откуда попала к вам эта телеграмма? - спросил он.
- Все телеграммы, поступающие из Тегерана на имя Эйнуддовле или других иранских учреждений, прежде всего попадают в руки царских шпионов на иранской почте. Они передают их консулу, который по своему усмотрению или уничтожает их, или передает по назначению. Таким же путем была доставлена в консульство и эта телеграмма. Она попала в руки главного переводчика Мирза-Али-Акбер-хана, для перевода на русский язык. Нина же успела записать содержание ее до того, как она была передана консулу.
Саттар-хан смотрел на меня с восхищенным удивлением.
- Если бы все наши организации работали так, - сказал он, - я мог бы поклясться, что мы победим!
Сардар выкурил кальян и продолжал:
- Я не знаю, каково положение этой девушки?
- Какой девушки?
- Нины! - ответил сардар.
- Очень хорошо. Она ни в чем не нуждается. Я вполне ее обеспечил.
- Я не сомневаюсь в этом, но я очень прошу вас, не давайте ей повода обидеться на нас.
В это время вошел в комнату один из караульных и доложил, что "изволил прибыть господин салар".
Оказалось, что Саттар-хан пригласил к обеду и Багир-хана.
Я был очень доволен этим, думая разрешить здесь некоторые вопросы.
Вошел Багир-хан. Увидав меня, он тоже выразил удовольствие.
Еще до обеда завязался разговор об Эйнуддовле.
Попросив разрешения у Саттар-хана и Багир-хана, я стал излагать свое мнение об Эйнуддовле. Я старался доказать им, что, мобилизовав свою разбросанную армию и стянув ее к Тавризу, Эйнуддовле прекратит переговоры о мире и предъявит нам ультиматум о сдаче.
- Поэтому, - говорил я, - мы должны начать наступление прежде, чем он соберет свою армию и приведет ее в боевую готовность. Неожиданно напав на него, мы нанесем ему поражение и отодвинем бомбардировку Тавриза месяца на два, на три. В противном же случае, он сам в ближайшие дни перейдет в наступление на нас при более выгодных для него условиях.
Багир-хан согласился со мной и сообщил Саттар-хану, что готов к этому наступлению.
Но Саттар-хан не был согласен с нами:
- Если мы пойдем на это, моллы скажут, что мы выступили против Эйнуддовле, прибывшего с мирными намерениями, что мы - виновники гибели мусульман. К тому же Эйнуддовле ведет себя вовсе не как человек, замышляющий нападение. Если же он и выступит, то не застанет нас врасплох. Пусть лучше первым начинает он.
МАСКА СБРОШЕНА
Закончив подготовку и сконцентрировав свою армию у Тавриза, Эйнуддовле сбросил с себя маску миролюбия. Он послал царскому консулу следующее письмо:
"Правительство шахин-шаха послало меня в Азербайджан для установления порядка и ликвидации мятежного движения в Тавризе.
С сегодняшнего дня я вступаю в управление делами Азербайджана. Мои неоднократные предложения тавризским мятежникам о сдаче оружия не приняты, почему я решил осадить Тавриз и силой оружия заставить бунтарей сдаться.
Сообщая об этом, заверяю, что жизни и имуществу подданных российской империи и лиц, находящихся под ее покровительством, не будет причинено никакого ущерба.
Прошу господина генерального консула на время бомбардировки города принять меры к переселению всех русских подданных в Лильабад и Эхраб.
Суббота, 21 - раджаб.
Принц Эйнуддовле".
Это письмо, написанное по-фарсидски, было переведено в консульстве на русский язык и передано начальнику секретного отдела для зашифровки и отправки в Петербург в министерство и в Тегеран русскому посольству.
Нина умудрилась снять копию и с этого письма.
. Было под вечер, когда я направился к Саттар-хану. Он был сильно болен. События последних дней подействовали на его и без того расшатанные нервы.
В то время как Эйнуддовле готовился к решительному удару, революционеры создавали беспорядок и дезорганизацию. Убийство в Тавризе муджахидом депутата города Маранда Гаджи-Джалила явилось причиной разрыва отношений не только с контрреволюционерами Маранда, но и со всеми марандцами.
Мне не хотелось показывать сардару письмо Эйнуддовле и еще больше расстраивать его, но в то же время не делать этого было бы худшей изменой.
- Сардар! - начал я. - Мы переживаем ответственные дни. Вожди революции не должны расстраиваться из-за всякой мелочи. Надо лихорадочно готовиться. Эйнуддовле уже готов, это видно из письма, посланного им консулу.
