За чаепитием она, слегка посмеиваясь над собой, рассказала о своей недавней учебе в Московском государственном университете. Поначалу ей, робкой провинциалке, все казалось чужим и пугающим, ошеломляли и грохот поездов метрополитена, и суета громадных магазинов, и куда-то спешащие, неудержимо несущиеся по улицам и подземным переходам толпы людей. Но в общежитии и в аудиториях Астру окружали нормальные, приветливые люди, проявляющие к ней простое человеческое участие, и она скоро обвыкла, перестала дичиться. Провинциалка оказалась прилежной и способной ученицей, много читала, успешно сдавала экзамены и зачеты. С удовольствием участвовала в студенческих тусовках и вечеринках, полюбила театр, концертные залы и музеи. Но предметом особой привязанности был театр оперетты на Пушкинской улице. О, как мечтала она стать актрисой и блистать на подмостках этого знаменитого театра! Увы, мечты так и остались мечтами...

Слушая Астру, Сергей не мог не подивиться тому, как сильно она изменилась, совершив обычный переход от наивной беспечной юности к зрелой молодости. Теперь в ней все явственнее проступали черты утонченной, женственной интеллектуалки, самостоятельной, ценящей независимость, не разделяющей пережитки и трайбалистские традиции, своей среды. Впрочем, ей одинаково были чужды и новые богемные замашки нарождающейся национальной буржуазии.

Покидая пределы Ала-Тоо, молодые люди остановились на предгорном изломе, за которым начинается пологий спуск в долину. Ранние сумерки размыли резкие краски дня, принарядив в ласковые пастельные тона исполинские пики в снежных шапках, которые величаво и равнодушно возвышались над копошащимся по всей долине человеческим муравейником с его бесконечными заботами о хлебе насущном.

Обнявшись в последний раз перед въездом в город, Сергей и Астра вместе вспоминали все свои встречи, особенно ту, первую иссыккульскую, когда они постучали в маленькую дверь, за которой открылся беспредельный, как Вселенная, очарованный мир грез и любви.

Никому не дано заглянуть в Книгу судеб, и они не ведали, сколько им суждено идти вместе, ждут ли их впереди разочарования, но как и все дети Земли жили надеждой и верой в свое счастливое Провидение. И пока совсем не замечали коварства быстротекущего времени, так как были в той поре, когда ничего еще не поздно.

* * *

Прошло жаркое бишкекское лето, наступил благодатный сентябрь, а с ним приближался срок долгой разлуки. Сергею предстояла учеба в аспирантуре Московского архивно-исторического института. Он списался с двоюродной сестрой, у которой был свой домик на окраине Рязани, и попросил на время приютить его, так как устроиться с жильем в Москве пока не было возможности.

После возвращения с Иссык-Куля Астра несколько раз была в гостях у Сергея, познакомилась с его родителями и, кажется, понравилась им. Зато знакомство Сергея с Каныбеком - старшим братом Астры, в семье которого она жила, оставило в душе девушки беспокойное, тревожное чувство. Преуспевающий бизнесмен, Каныбек присмотрел, как ему казалось, более выгодную, чем Сергей, партию для сестры и не одобрял ее выбора. Это обстоятельство Астра тщательно скрывала от Сергея, но показное радушие хозяев не ускользнуло от его внимания.

Хотя у Астры, работавшей в редакции одной из городских газет, и у Сергея в институте, где он преподавал историю, работы было невпроворот, они решили еще раз побывать на Иссык-Куле в начале октября перед отъездом Сергея в Москву.

И вот это время пришло. Северцев все на тех же отцовских "Жигулях" за четыре часа домчал до места.

Октябрь на Иссык-Куле - пора яблок и груш. Сельчане тоннами отправляют их в Ананьево оптовым скупщикам. Штабеля ящиков с фруктами подготовил на продажу и Шайлоо. Восхитительный аромат их витал во всех комнатах. Сергей и Астра любовались наваленными горкой на столе красивыми, окрашенными в пурпур, багрянец и шафран, крупными плодами и с наслаждением вонзали зубы в их хрусткую мякоть.

Чтобы не обидеть родителей Астры, они только к вечеру отправились на озеро, свидание с которым стало их заветным желанием.

Сергей подъехал к полянке на берегу залива, укрытой с трех сторон кустами и камышом. Здесь, сидя на перевернутой дырявой плоскодонке, они встретили свою самую романтическую ночь.

Осеннее солнце рано спряталось за горами, но вечер был по-летнему теплый. Подсвеченное ущербной луной небо прозрачно синело над зубчатыми вершинами Кунгея. А на воде ночное светило расстелило себе длинную серебряную дорожку.

В этот вечер короткого бабьего лета природа щедро тешилась на своем последнем пиру. Мелкие волны лизали песок и причмокивали, захлебываясь в береговых вымоинках; на нерестовом мелководье с плеском выпрыгивали сиги; крякали утки, гоготали и хлопали крыльями гуси; едва различимым светлым облачком на дальней темной воде угадывалась стая прилетевших сюда на зимовку лебедей.

Окажись одна на этом, как ей казалось, диком берегу, Астра, наверное, умерла бы от страха. А сейчас, рядом с Сергеем, она ничего не боялась.

Они говорили милую бессвязную чепуху, но каждый звук голоса был исполнен особым смыслом и складывался в стройную симфонию любви, а бережная нежность сплетенных рук дополняла ее и побуждала к новым ласкам. На губах и языке Астры Сергей чувствовал сладкий вкус и запах съеденных ими яблок и, задыхаясь, вбирал в себя, втягивал ее ответно открытые губы.

Не выпив не капли вина, они испытывали такой восторг опьянения, какой бывает только от хорошего шампанского. Порой Астре казалось, что мощные упругие волны поднимают, несут и кружат ее высоко над землей. И вполне может быть, что в те часы, казавшиеся им одним мгновением, из своих космических чертогов на них ласково смотрел сам Всевышний и благославлял и наполнял их трепещущие души божественной гармонией.

Время ушло за полночь. От озера повеяло зябкой сыростью, с дальних снежных круч Кунгея запоздало подул злой горняк - ночной бриз. В похолодевшем воздухе звезды, став ярче и крупнее, льдисто светили в запрокинутое лицо Астры, грели свои дрожащие лучики в теплой влаге ее черных зрачков и отражались искрами, а Сергей ловил и ловил их губами.

... Крепчающий бриз наконец загнал их в машину. В проулке у дома Шайлоо было теплее, и они снова задержались, не в силах расстаться. С веранды послышался голос матери:

- Болду, кызым, бар ?йг, - сказала она по-киргизски, обращаясь только к дочери, чтобы не обидеть ее спутника своим повелительным вмешательством.

* * *

Для Северцева началась новая жизнь. Каждый день приходилось вставать ни свет ни заря и четыре часа трястись до Москвы в холодной электричке, добирая недоспанные часы. Короткие дни с пронзительным ветром и сыростью угнетали его. Сергей отчаянно скучал по Астре и вспоминал каждый миг их последней иссык-кульской ночи. Они регулярно переписывались, но письма шли неделями и доносили лишь эхо бушевавших в них чувств. В доме у сестры не было телефона, и это сильно осложняло его жизнь, так как приходилось терять много времени на ожидание в переговорных пунктах, а свободного времени у Северцева почти не оставалось. Он прочитывал горы книг в московских библиотеках, накапливая библиографию и научный материал для диссертации, а по вечерам обрабатывал и систематизировал их. Сухие факты истории Центральной Азии, по которой специализировался Северцев, оживали, когда он вспоминал свое первое знакомство с древним Ошом и его главной достопримечательностью - священной горой, где жил пророк Сулейман на склоне которой построил свой уединенный домик известный на средневековом Востоке писатель и государственный деятель Бабур.

Воспоминания уносили молодого ученого и в Самарканд, где ему довелось увидеть потрясающее великолепие бирюзово-ребристого купола усыпальницы Тимуридов Гур-эмир, кружевное плетение сочных цветных узоров настенных изразцов мечети Биби-ханым, строгую торжественность триады медресе Улугбека, Ширдор и Тилля-Кари на площади Регистан...

Эти памятники духовной культуры навевали мысли о нетленности и величии творений рук Мастеров обширного Мавераннахра. И, может быть, именно в Самарканде родилось это четверостишие великого Омара Хайяма, жившего здесь некоторое время: