— Знаешь, если бы ты просто отбросил свои предрассудки, то мог бы увидеть, что то, что внутри меня, не настолько отвратительно, как ты думаешь, — он шумно выдыхает. — Пора тебе отложить предрассудки и невежество, и увидеть своего единственного сына таким, какой он есть на самом деле. Не постыдного грешника, которым ты его выставил. Можешь даже быть толерантным к тому, что выяснишь.

В уголках моих глаз появляются слезы от этих слов, пропитанных таким мучительным удрученным тоном. Я с трудом сглатываю комок, образовавшийся в моем горле. Я должна быть сильной для него, в отличие от его семьи. Мы будем его опорой.

Как этот человек может отвергать и ранить своего собственного ребенка, особенно такого красивого, как Ян. Просто абсурд. Мне кажется, его отец — единственный известный мне человек, не считающий Яна особенным. Ян — добрейший, замечательнейший человек из всех, кого я встречала в жизни. Я готова вырвать телефон у него из рук и высказать его отцу все мои нецензурные мысли.

Я продолжаю смотреть на мрачное выражение лица Яна, пока он слушает, его тело напряжено. Почти истощенно он отвечает:

— Тогда, как обычно, я могу быть уверен, что ты продолжишь разочаровываться во мне. Я не могу положиться на своих собственных родителей.

Знакомый глубокий выдох, признающий поражение сломленного ребенка, завершает звонок. И знаю, даже уверена, что я быстро соберу сумки и позволю Яну занять мое место в квартире. Бросив телефон на кровать, он поворачивается ко мне и смотрит со смесью скромности, хрупкости и отчаяния. Его глаза — пара идеальных изумрудов, такие прекрасные, как зеркало души.

Моему личному шаману необходимо лечение.

— Красавец.

На самом деле. Хочу закричать во все горло в не слышащие уши его отца.

Он награждает меня усталой улыбкой, затем трет руками лицо.

Я хочу, чтобы он снова посмотрел на меня, и говорю:

— Я собираюсь упаковать сумки, а ты останешься здесь столько, сколько нужно.

— Хейлз, тебе не нужно так делать только из-за услышанного.

— Мне не нужно, я знаю, — я удерживаю его взгляд, пытаясь передать свою уверенность. — Я хочу, — выделяю каждое слово. — Кроме того, как я могу устоять перед круглосуточным доступом к моему изумительному парню? — я пытаюсь улучшить ему настроение. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя еще хуже. Его губы изгибаются немного, но этого хватает для легкой, почти незаметной улыбки. — Эй, мы оба знаем, что ты сделал бы то же самое для меня, — я толкаю его в плечо и улыбаюсь.

Ян искренне смотрит на меня и говорит:

— Я бы отдал тебе свою комнату за возможность трахаться с Дэниелом круглые сутки, даже не моргнув глазом, — его озорство, наконец, вернулось.

— А вот этим, я не делюсь, — ворчу я на него, изображая обиду. — Итак, Мальдивы, — добавляю я, зная, что это еще больше поднимет его настроение. Его обычная улыбка в один мегаватт вернулась.

— Еще бы, — он смачно чмокает меня в губы и крепко обнимает.

После недолгой оживленности, он будто вспоминает свой разговор с отцом, торжественность появляется на его лице, и он обнимает меня одной рукой за плечи. Склонив на бок свою голову, он говорит:

— Знаешь, Хейлз, с детства до зрелости нам проповедуют, что семья — самая важная вещь в жизни. Но я говорю, к черту это, все зависит от семьи. Для меня это, конечно, не семья, в которой я родился... Это вы. Ты, я и Таша, — я смотрю на него с теплой улыбкой. — Иногда вас, ребят, слишком много, настолько, что я готов вас задушить. А есть время, когда вы переворачиваете мой мир, и я даже не могу сказать вам, как сильно люблю вас. И несмотря ни на что, я знаю, что могу положиться на вас, и что вы любите меня, не задавая вопросов, и в любое чертово время.

Моим ответом принятия и согласия становится поцелуй в щеку и крепкое объятие, показывающее любовь, защиту и решительность.

— Временно, — объявляю я самым запугивающим голосом, на который способна, когда мы возвращаемся в гостиную и объявляем новости Таше.

Они оба фыркают, а Ян обнимает меня и говорит:

— Ты знаешь, как говорят, временный это новый постоянный.

— Смешно, — отвечаю я более жизнерадостно, чем планировала. Проверив время, мы все идем в мою комнату и собираем мои вещи в два больших чемодана под аккомпанемент «Placebo».

— Эй, эта песня полностью про меня, — говорит Ян.

Таша и я склоняем головы, чтобы посмотреть на него.

— Особые потребности, вы знаете... — он улыбается.

Наши глаза закатываются синхронно. Таша бросает в него подушку, и мы продолжаем собираться. Когда я сажусь в машину, я пишу Яну смс.

Я: Обещаю, я всегда буду любить тебя, даже если ты забудешь, как любить себя.

Ян: Я знаю. Люблю тебя безмерно.

Я не успеваю сделать вдох, когда приходит следующее сообщение.

Ян: А теперь давай отбросим сентиментальную хрень. Для одного дня достаточно. Или для декады;)

Я качаю головой и хихикаю. Пока я вожусь с айподом, меня посещает мысль о чемоданах в багажнике, и в животе завязывается узел. В мыслях появляются ростки сомнений. Надеюсь, это не станет огромной ошибкой.

Глава 9: Три желания

— Я пришла, — бросаю чемоданы у порога.

Дэниел изучает меня, наклонив голову, прислоняясь к дверному проему. На нем повседневные джинсы и футболка.

— У тебя осталось еще два желания, — улыбаюсь я, и выражение его лица меняется с внимательного на восторженное, когда до него доходит смысл принесенных мной чемоданов. Его улыбка искрит весельем.

— О, детка, ты — все мои три желания вместе, — он хватает меня и поднимает в крепчайшем объятии, безостановочно целуя мою широкую улыбку, и я хихикаю.

— Это лишь временное решение, — объявляю я, и кратко рассказываю про Яна. Я объясняю, как Ян поступил в разрез с общественными моральными правилами давным-давно, и как его подавляемая распутность взяла потом верх.

Дэниел только пожимает плечами и качает головой на эту историю. Он наклоняется за чемоданами, исключительно самодовольно смотрит на меня через плечо. Он поднимает бровь, пока на губах играет озорная улыбка, пряди волос почти закрывают его глаза.

— Ты знаешь, как говорят: временное — это новое постоянное.

Я закатываю глаза. Что это с моими мужчинами? Они все были разработаны по одинаковому проекту?

Он приближается ко мне с чемоданами в руках и с энтузиазмом оставляет на моих губах поцелуй. Так охотно, что его язык почти достает моего горло. Я скольжу руками в его задние карманы и с удовольствием впитываю его напор.

— Временно, — повторяю я, следуя за ним на кухню, после того как он поставил чемоданы в спальне.

— Знаешь, детка, продолжай и дальше отрицать явное. Продолжай думать так, если тебе так легче, — улыбается он раздражающей самодовольной сексуальной улыбкой. Я делаю глубокий вдох и морщу нос. — Готова ужинать? Мы должны отпраздновать.

— Конечно. Что празднуем? — игнорируя мой вопрос, он рассматривает меня с головы до ног, затем хватает черный свитшот с кухонного стула.

— Руки вверх, — командует он магистерским тоном. Когда я подчиняюсь, он натягивает свой безразмерный свитер поверх моей бледно-розовой шифоновой блузки. Мне приходится закатать рукава, чтобы открыть руки. — Так, ты не замерзнешь, — отвечает он на немой вопрос. Мои губы изгибаются в теплой улыбке. С тонкой скрытной озорной улыбкой он берет меня за руку и ведет на патио.

Я иду, весьма взволнованная любопытством, смешанным с тревогой. Прежде чем успеваю спросить, от открывающегося вида, у меня перехватывает дыхание. Он превзошел себя в этот раз. Что, во имя господа, мы на самом деле празднуем?

Кремовые готические свечи, украшенные сталактитами из воска, расставлены вокруг стола и бассейна. Стол для двоих накрыт белоснежной скатертью с массивным бронзовым подсвечником в центре. Огни свечей мягко отсвечивают от подсвечника, окруженного ассортиментом суши. «Snow Patrol», поющие свою самую глубокую душераздирающую песню, завершают картину.