– Я хочу сказать, не по-настоящему счастливый. По-моему, они просто пытались меня обдурить.
Не знаю, преднамеренно ли Дун хотела задеть мои чувства, или просто так вышло, да только вот после ее слов о счастливом виде моей матери я чуть было не расплакалась.
– Сестре нужен телефон, – прервала ее я.
Вопреки моим ожиданиям, разговор с Дун не принес облегчения. Наоборот, на душе сделалось как-то муторно. Делия проявила милосердие и просто молча взяла телефон, не задав мне ни единого вопроса.
Остаток недели мы провели на съемочной площадке фильма про зомби. По словам сестры, именно он позволял ей оплачивать жилье. Съемочная площадка и декорации были самыми настоящими, не то что у Роджера с его стремным псевдоавторским доморощенным кино. Съемки происходили точно так, как я себе и представляла, исходя из того, что видела по телевизору и читала в журналах. Только здесь все намного больше просто сидели и ждали, а еда на столах состояла из просроченных продуктов, тоннами закупленных в супермаркетах. И актеры оказались коротышками. Там был один красивый парень, насколько я помню, своего рода звезда кабельного телевидения, так вот, казалось, что для фильма специально изготовили его уменьшенную копию. Не могу представить, как поклонники и дальше бы по нему с ума сходили, знай они правду: для игры в любовных сценах с моей сестрой ему приходилось вставать на ящик. Временами, когда все были страшно заняты и страшно деловиты, я как будто становилась прозрачной и наблюдала за этой суетой сует, представляя участников съемок специалистами по обзвону или ассистентами у зубного, и это дико меня смешило: они туда-сюда расхаживали, уткнувшись носом в телефоны и истекая поддельной кровью, – короче, тот еще видок.
Когда по вечерам мы возвращались домой и сестра садилась учить свой текст к следующему дню, начинались звонки от матери. «Мне даже трудно говорить с тобой. Ты себе не представляешь, как ты меня напугала. Как мы заберем тебя домой? Я не могу просто так взять и оставить Бёрча, и я не хочу, чтобы ты снова летела одна. Откуда мне знать, что ты сядешь в нужный самолет? Куда еще тебя может занести?» Как будто я была багажом, который только и мечтает затеряться. «А ты знаешь, что у меня почти пропало молоко от мысли, что с тобой могло что-нибудь случиться?»
Сспадибожемой, надо воздать матери должное: даже такое дело, как побег, она может полностью испоганить. «Надеюсь, ты там „на каникулах“ не теряешь времени даром и хорошенько обдумываешь вопрос, как вернуть деньги Линетт. Тебе пора учиться думать не только о себе, но и о других». В таких случаях моя бабушка говаривала: «Чья бы корова мычала». Но в основном мать просто дико орала на меня, а когда уставала орать, спрашивала, не хочу ли я ей что-нибудь сказать. А я, честно говоря, не хотела, вот разве только, что я пока не знаю точно, как буду возвращать деньги. На это мать отвечала, что на извинение мои слова не тянут, и снова взрывалась. Вчера я спросила у нее, как поживает Бёрч, и она немного успокоилась и приложила трубку к его ушку, но он, видимо, задел какую-то кнопку, и связь прервалась.
Если не считать того единственного моего звонка Дун, Делия была настоящим монстром в плане доступа к ее телефону: даже когда снималась, она не разрешала мне им пользоваться. После первого же дня на съемочной площадке фильм про зомби потерял для меня свое очарование. Сестра была права насчет совершенно идиотских диалогов. Казалось, режиссер решил для себя: если снимать каждую сцену как минимум раз по двадцать, слова, слетающие с уст актеров, могут по какому-то волшебству стать интересными. Он жестоко ошибся. Поэтому вскоре я начала читать книгу, которую дал мне Роджер.
Я нашла относительно спокойное местечко возле стола с едой и решительным жестом раскрыла «Helter Skelter» на вклейке в середине книги: там были тюремные снимки Чарльза Мэнсона разных лет в профиль и анфас. Фотографии шли ровными рядами, плотно, одна к другой, чтобы читатель мог своими глазами увидеть, как менялся Мэнсон в течение тюремного срока. Мне это напомнило, как родители, бывает, любят разложить рядами школьные фотографии своих детей, чтобы продемонстрировать, как их беззубые второклашки постепенно превращаются в пергидрольных загорелых выпускников. Парень по фамилии Мэнсон конца 1950-х, коротко стриженный привлекательный хулиган, постепенно превращался в серийного маньяка-убийцу конца 1960-х, человека с мертвым взглядом и вытатуированной на лбу свастикой. Еще там были фотографии развороченной мебели, комнат, где были убиты жертвы, различных предметов домашнего обихода, ставших орудиями убийства, – электропроводов, потолочных балок, здоровенных вилок для разделывания запеченного мяса на семейном праздничном обеде. Изображения тел были вымараны, закрашены белым, словно после смерти они покидали место происшествия.
А потом шли девочки: длинноволосые, естественные, совсем без макияжа, и смотрят так, будто им всем известен некий крутой секрет, которым они не собираются ни с кем делиться. И групповой снимок пятерых из них: бритоголовые, сосредоточенные, слегка встревоженные, что-то обсуждают, словно собираются на марш по сбору средств для борьбы с раком, а не на заседание суда, где им вынесут смертный приговор. Трудно поверить, что столь чудовищные преступления были совершены в реальности, что местом действия послужили обычные дома, а временем – самые обычные вечера. Батальон зомби-малышек Чарльза Мэнсона олицетворял медленно ползущую смерть во плоти, и это пугало меня больше, чем любой идиотский, пусть даже самый страшный, ужастик Голливуда. Если бы мне предложили закончить фразу: «По крайней мере, он не…», и на первом месте шел бы Гитлер, на второе я спокойно поставила бы Мэнсона.
Я читала три часа, то есть заработала тридцать долларов. Придется читать еще пятьдесят часов, чтобы отработать потраченные на билет деньги, а потом еще пятьдесят, чтобы вернуться в Атланту. Или же я, как оборотистый адвокат, начну выставлять Роджеру счета за каждую минуту размышлений о «Семье» Мэнсона. Я мысленно накинула себе еще пять долларов, поскольку дважды прочитала описание убийств, чтобы разобраться во всех деталях.
Ночью 8 августа 1969 года Чарльз Мэнсон отправил Чарльза «Текса» Уотсона и трех своих девочек, включая главную психопатку Сьюзен Аткинс, в дом 10050 по Сиэло-драйв, велев им расправиться со всеми, кто там окажется, и сделать это самым зверским образом. Они убили пятерых, включая актрису Шэрон Тейт, которая находилась на восьмом с половиной месяце беременности. Но на Тейт убийства не закончились.
Следующей ночью еще шесть членов «Семьи» зарезали супружескую пару Лабианка – в том же стиле, но в другой части Лос-Анджелеса. На месте преступления убийцы даже приняли душ и переоделись в чистую одежду из шкафов жертв. Затем они автостопом добрались до лагеря Мэнсона и угостили завтраком человека, который их подвез. Все жители Лос-Анджелеса заперли двери своих домов, накупили ружей и сторожевых собак и принялись сочинять байки про оргии на Голливудских холмах и про бродячие банды сатанистов. Обывателей охватила паника. А ведь то были не единственные убийства на совести Мэнсона. Совершенно очевидно, что было намного больше тел, так и не найденных в бескрайней пустыне, – тел близких друзей, которые, к примеру, не сумели выложить деньги по первому требованию. А он сидел себе там, на заброшенной съемочной площадке, жарился на солнце и, как какой-нибудь режиссер-психопат, покрикивал: «Идите туда!», «Сделайте это!». И десятки хиппи бросались со всех ног исполнять его приказы, похоже, свято веря, что сделают этот мир лучше, если станут выпускать у женщин кишки, отрезать уши или же просто заниматься сексом с тем, кто им случайно подвернется на шоссе и подбросит их на машине до места. Сьюзен Аткинс, та, что помогала с убийством Шэрон Тейт, сказала: «Чтобы убить кого-нибудь, надо быть наполненным любовью». Потаскуха. Сука. Психопатка. В животах супругов Лабианка они оставили воткнутые вилки, а на стенах домов, где убивали, оставляли надписи кровью жертв.
