Моя сестра Делия – она актриса и живет в Лос-Анджелесе – прошлым летом мне сказала, что у каждого должна быть своя фишка. Делия – настоящая красавица. Глаза у нее светло-серые, какие-то даже серебристые, волосы длинные и черные как смоль, а голос такой, будто она зарабатывает на жизнь в службе «секс по телефону». Она даже пробовалась на роль девушки Бонда, да вот только, как она мне объяснила, одной красоты мало. «Здесь каждый выглядит совершенно потрясающе, – говорила она, – поэтому приходится проявлять изобретательность. Необходимо уметь прекрасно делать хотя бы две вещи, и одна из них станет твоей фишкой, твоей изюминкой». Сама Делия – вполне приличная гимнастка и все еще может пройтись колесом по гимнастическому бревну, так что кое-какие трюки из той области, которая является ее «изюминкой», ей очень даже доступны. Прошлым летом я ездила к ней в гости, и она отвезла меня в Санта-Монику, в бутик, чтобы помочь выбрать новую пару очков, в которых я стану блистать в старших классах. Можно смело утверждать, что красавицей мне никогда не бывать, но сестра уверяла, что правильные очки сделают меня мегазвездой в мире «задротного шика». Думаю, она не учла, что ни сейчас, ни впредь задроты не смогут попасть в категорию «шик» как в Атланте, так и, пожалуй, в любом другом месте Соединенных Штатов Америки в целом. Я приобрела толстую черную оправу – такие обычно носят слепые старики, – и намазала губы красным блеском самого яркого оттенка, который мама сочла бы допустимым для выхода в свет. «Безупречно, – объявила сестра. – Очень по-французски». Дома мой дерзкий макияж заметил только один человек – моя лучшая подруга Дун: она сообщила, что я измазала блеском зубы. А так-то, конечно, никто меня не побил, но никто и не позвал в качестве пары на выпускной. Полагаю, сестра забыла, что я живу не в кино. И даже не во Франции.

Вопреки нынешнему мнению матери обо мне, воровство вовсе не является моей «изюминкой». Но, если вы сейчас спросите маму, она наверняка изобразит меня первостатейной уголовницей. Послушать ее, так я ничуть не лучше тех актрисок, которые слоняются по крупным универмагам и воруют по мелочи, а потом причитают в телерепортажах, до чего скучно им живется. Бла-бла-бла. «Тебе нельзя доверять». Мама реально заливалась слезами, плакала по-настоящему, когда сестра передала мне в аэропорту свой телефон. «Как ты могла покуситься на частную собственность Линетт?» (Хм. Легко?)

Бла-бла-бла. «Жаль, что я так плохо разбиралась в вопросах воспитания, когда тебя растила». Будто я не очень удачный абзац, который она хотела бы удалить и написать заново, но случайно уже отправила в этот мир содержащий его и-мейл.

Хорошая же новость заключалась в том, что я теперь была в Лос-Анджелесе, а моя мама – по-прежнему в Атланте, вместе со своей жуткой женой и моим свежеиспеченным братиком Бёрчем. «Как? – вопрошала мать. – Как вообще в аэропорт Атланты пропустили девочку, которой едва исполнилось пятнадцать лет? Ты принимаешь наркотики?»

Какое-то время она орала на мою сестру, а та, подальше отнеся телефон от уха и прикрыв его рукой, сказала театральным шепотом:

– И не воображай, Анна, что ты выбралась из кучи дерьма. Потому что ты в ней сидишь по самые уши.

Но куча дерьма – понятие по определению относительное, и здесь, на Голливудских холмах, особенно в доме сестры, полном зеркал и ослепительно-яркого света, было очень трудно представить, что мне действительно что-то угрожает. Обстановка ее жилища была продуманно минималистичной. В гостиной – дзен-фонтанчик, гигантский белый диван, кофейный столик и, в общем-то, больше ничего. Гостиную и спальню разделяли полупрозрачные раздвижные двери. Спальня словно появилась из «Тысячи и одной ночи»: вышитые подушечки, бархатные шторы и очень низкая кровать. Будь моя сестра не такой хорошенькой, ее дом, пожалуй, мог бы показаться несколько нелепым – слишком много подушечек и свечечек в спальне и слишком мало стандартных продуктов питания на кухне для рядового человеческого существа, например, в моем лице. Но вместо этого возникало ощущение, что вы оказались в святилище какой-нибудь египетской богини, наполненном парфюмами, которые можно купить только в Европе, дорогим макияжем в дизайнерских черных коробках и решительно нефункциональным бельем. У меня мелькнула мысль, что сестра вполне могла бы оказаться шлюхой, но эдакой тщательно законспирированной шлюхой, по-настоящему благоухающей и чистенькой. Но даже у меня хватило ума не спрашивать, не в этом ли заключается та самая вторая ее «фишка», хотя у нас с Дун и были кое-какие соображения на этот счет.

– Пройдемся завтра по магазинам? – спросила я.

– Ты что, плохо слышишь? У тебя серьезные проблемы, – ответила сестра. Потом она не удержалась от смешка: – Итак, ты украла кредитную карту Линетт.

– Я ее не крала.

– Ты что, планируешь выучиться на адвоката? Ты украла номер карты.

– Я использовала номер, – поправила я ее в легком раздражении от того, что она вообще подняла эту тему. – Там было меньше пятисот долларов.

Засыпая в блендер какой-то зеленый порошок и заливая туда йогурт, сестра краем глаза следила за мной, словно я могла внезапно удариться в бегство.

– Ну а это тут вообще при чем?

– Что там у тебя такое?

– Зелень и пробиотики, – сказала она. – Рыбий жир, витамин В, сок ягод асаи и травы от моего китайского доктора. На вкус все равно что компостную яму вылизывать, так что будем надеяться, что эти смеси приносят и другой результат, помимо моего банкротства.

Настоящая королева драмы. Да, моя сестра такая. Но она, по крайней мере, этим зарабатывает себе на жизнь.

– И не старайся сменить тему. Тебя мог пристукнуть какой-нибудь извращенец. Мама до смерти перепугалась. Ну да, давай-давай, закатывай глаза, считай меня очередным врагом из мира взрослых, но знай: тебе очень повезло, что ты сейчас стоишь здесь. А если бы я уехала куда-нибудь на съемки?

– Мне же пятнадцать, а не двенадцать.

– Но и не сорок два. Кругом полно мерзавцев, или ты забыла?

– Да кто ж мне даст забыть?

Сестра включила музыку, и я посмотрела, кто играет: «Пинк Флойд», «Wish You Were Here».

Тоска зеленая. По-моему, такое можно слушать только на Западном побережье. Моя сестра считает хорошей только ту музыку, которая была написана тыщу лет назад. Я посылала ей записи группы, которую мы с Дун просто обожаем, «Фрикманки», а сестра заявила, что они похожи на дурные перепевки «Нирваны», из чего я сделала вывод, что она вообще не стала их слушать. Они британцы, но недавно перебрались в Лос-Анджелес. У Дун в компьютере настоящий иконостас Карла Маркса, солиста группы, а я схожу с ума – ну так, слегка, – по Лео Спарку, их гитаристу. Взойдя на борт самолета, я первым делом заглянула в салон первого класса – а вдруг там летит кто-нибудь из «Фрикманки», но, увы, не повезло.

Мама с сестрой вечно ждут, что со мной случится что-нибудь ужасное, – они ведут себя так, будто в случае побега из дому мне светит только один вариант: окончить свой земной путь в виде расчлененки в морозильнике какого-нибудь незнакомца. Наша семья – это, безусловно, усыпальница оптимизма. А как насчет надежды, что может случиться нечто чудесное и удивительное? Я даже частенько задавалась вопросом – а может, они хотят превратить меня в печальное повествование, в некое прискорбное воспоминание для всех родных и близких, и им больше не придется постоянно иметь дело со мной как с живым организмом, к тому же содержащим общую с ними ДНК?

– А вдруг таксист оказался бы серийным убийцей? – продекламировала я. – А вдруг террористы угнали бы самолет? Хватит: я так или иначе добралась. Всё в порядке. Мне вот интересно, когда она вообще заметила, что меня нет.

– Ты вот тут шуточки шутишь, а между прочим, случаются вещи и пострашнее. Слыхала, на прошлой неделе в парке Гриффит нашли отрубленную голову? Я там бегаю по утрам, то есть раньше бегала. Что касается твоего второго замечания, она заметила довольно скоро. – Сестра сделала глоток травяного коктейля. – Уже через пару часов Линетт позвонили из банка насчет подозрительного списания средств со счета.