– Так ты прогуливаешь школу? – спросил Роджер, будто ему было до этого дело.

– Да, – ответила я. – У тебя всегда был острый глаз на мелкие детали.

– А у тебя всегда был острый язычок. – Он отпустил улыбку типа «ну ладно, довольно трепотни». – Итак, у меня случился прорыв, – продолжил он и крепко обхватил ладонями лицо сестры, словно собираясь то ли поцеловать ее взасос, то ли стремительным движением свернуть ей шею. – Теперь я знаю. Я знаю, кто ты.

– Это вселяет надежду, – заметила я. – Вообще-то вы прожили вместе пять лет.

Сестра испепелила меня взглядом, Роджер проигнорировал. Все как в старые добрые времена.

– Твой персонаж. Знаешь, сколько детей было у Чарльза Мэнсона? – спросил он, словно это было загадкой Сфинкса. – А сколько внуков? Возможно, супружеские свидания и были ему запрещены, но кто знает, что там, в тюрьме, вообще возможно. Всякое бывает. Может, он сумел обойти этот запрет? Еще во времена «Семьи» он успел завести немало детей. Потом они были отданы приемным родителям, и им так и не сообщили, кто они такие, а тем более – кто их отец. А ведь в те времена сексом занимались свободно, беспорядочно, разве нет? Я думал, она будет как Катрин Денёв в «Отвращении», да? Может, у меня это сидит где-то в подсознанке, вот эта вот женщина, одновременно и жертва, и мучитель. Мэнсон. Полански. Я так это и вижу, так и чувствую.

Надо отдать Роджеру должное: он умеет играть так, словно перед ним восторженная публика, даже если его зрители – всего лишь я на пару с сестрой, да и к тому же мы не проявляем ни малейших признаков восторга.

– То есть я – одна из девочек Мэнсона? – Выражение лица Делии мне было хорошо знакомо, они примерно означало: «Будь любезен, срочно перефразируй, не то я усилием воли расплавлю тебе рожу». Мне даже стало его немножко жалко. – Тебе не кажется, что это несколько банально?

– Нет, – сказал он с ехидным торжеством. – Никаких девочек Мэнсона и никакой банальщины. Ты – дитя Калифорнии. Все те девчонки были детьми Америки. Бесшабашными детьми. Бессердечными детьми. Жестокими детьми, ненавидящими своих родителей. Они не различали любовь и ненависть, жизнь и смерть. И может, это вообще не Мэнсон, а кто-нибудь другой, но все вместе они часть той тусовки, той раскаленной пустыни, того последнего лета шестидесятых. Мне надо подумать.

Что касается последнего – так это еще очень мягко сказано. Я начинала замерзать по-настоящему, и мне не нравилось то, что Роджер говорил о своем фильме. Он был из тех режиссеров, кто «в творческих целях» запросто мог столкнуть человека с крыши, чтобы сделать себе рекламу и компенсировать свой последний провал.

Сестра шумно вдохнула и выдохнула.

– Ну что ж, надо приступать к съемкам, освещение меняется, и я не думаю, что нам разрешат болтаться здесь, наверху, целую неделю. Декс возвращается домой в пятницу, а все дни до этого у меня будут зомбаки. А уж когда вернется Декс, я и подавно не смогу сниматься в любое удобное для тебя время. Тебе придется составить график и строго ему следовать.

– Декс, – обронил Роджер и больше ничего не прибавил.

Сестра включила свой мобильник и протянула его мне.

– Только убери звук, – сказала она и жестом велела мне присесть рядом с вентиляционной трубой.

Я притворилась, что пишу эсэмэски, чтобы ни один из них, упаси боже, не решил, будто их деятельность может вызвать хоть какой-то интерес, но от сестры было трудно отвести взгляд. Я всегда больше узнавала о Делии, когда наблюдала за ней, чем когда слушала ее. Если ее спрашивали об отце – мамином первом муже, который однажды сбежал без оглядки, – она выдавала стандартный ответ: «Сукин сын, как я рада, что он свалил». Но мама говорила мне, что после его ухода Делия начинала плакать при каждом звонке в дверь. И в этом, по маминым словам, не было никакого смысла, потому что нельзя сказать, чтобы у него не было своих ключей. «Откроет рот, распахнет глаза широко-широко, а потом просто зажмурится. Как будто выключили свет. И она отказывалась говорить об этом», – вот что рассказывала мне мама. Мне нечасто доводилось наблюдать что-нибудь в этом роде при общении с сестрой, она крайне редко открывалась до такой степени, за исключением моментов, когда включали камеру. Между тем Делия принялась бродить по крыше, и я подумала, что именно так, наверное, она и выглядела, ожидая, когда же зазвенит дверной звонок, когда же вернется домой тот, кого ей так не хватает.

Я использовала сумку Делии в качестве подушки, надеясь улучить момент, когда она ослабит надзор за мной и я смогу покопаться внутри. Если она увидит, как я лезу в ее сумку, она в ту же секунду вытурит меня в Атланту, стопудово. Роджер усадил ее в самом конце крыши, настолько близко к краю, что от одного взгляда на нее у меня тянуло в животе. Они заспорили, в какую сторону ей следует смотреть, и я, сохраняя полную неподвижность, осторожно просунула руку в наружный карман сумки и извлекла листок, лежавший в конверте, приклеенном к двери. Там было от руки написано всего одно слово.

Шлюха.

Почерк безобразный и агрессивный, буквы будто выцарапаны ножом, и я сразу же пожалела, что полезла к Делии в сумку: это слово невозможно было развидеть, невозможно было не начать гадать, кто же настолько яро презирает мою сестру, что готов приехать к ее дому посреди ночи и оставить манифест личной ненависти. Мы с Дун порой шутили, что Делия, возможно, работает проституткой, но это письмо никак нельзя было назвать забавным. То есть я спала в гостиной, пока кто-то, фактически в нескольких от меня шагах, приклеивал к двери конверт? Заглядывал в окна? Сидел, притаившись, в кустах, чтобы посмотреть, как Делия будет читать письмо?

На секунду мне почудилось, что моего затылка коснулось горячее дыхание серийного убийцы, – но это был всего лишь Роджер.

– Мне надо тебе кое-что сказать, – проговорил он. – Я не хотел тебя напугать.

– Все нормально. – Я сложила листок и быстро спрятала его в карман, сходя с ума от мысли, что Делия потребует сумочку раньше, чем я верну письмо на место.

– Ну что же, юное дарование, – продолжил Роджер, – говорят, у тебя есть время и нет денег.

Ого. Настоящая европейская утонченность.

– Спасибо, Делия, – сказала я. – Может, мне следует завести визитку с таким текстом.

Сестра достала из сумочки телефон и побрела прочь. Я притворилась, что хочу ей услужить, быстро схватила сумку и протянула сестре, чтобы она могла достать телефон, а когда Роджер оглянулся и посмотрел вслед Делии, я быстро сунула листок на место.

– Я пошутил. – Роджер умудрялся одновременно смотреть и на меня, и сквозь меня. – Понимаешь… ну, на самом деле… ты не так уж и отличаешься от этих девочек Мэнсона. Крадешь деньги, садишься в самолет, летишь в Калифорнию.

Он протянул потрепанный экземпляр «Helter Skelter»[4] и уставился на меня, словно ожидая, что я начну рассыпаться в благодарностях. Делия не спеша дошла до водонапорных баков и начала что-то писать в телефоне, прикрывая экран рукой, будто кто-то мог подсмотреть, что она там пишет.

– И что ты хочешь этим сказать?

– Думаю, ты знаешь, что я хочу сказать.

Во рту у меня пересохло; глядя в льдисто-голубые радужки его глаз, я начинала понимать, что Роджер пытается в этот момент произвести в моем сознании некий ритуал вуду, после которого я стану столь же слепо повиноваться его «ви́дению», как и моя сестра. Может, я и использовала номер чужой кредитной карты, но это никак не делает меня одной из девочек Мэнсона. Ничего подобного.

– Ты забыл ту часть, где зверски убивают беременную женщину, – сказала я.

Роджер просто от меня отмахнулся, соскальзывая все глубже в состояние «гений за работой». Или же оставаясь тем грубияном, которым он всегда и был. Из-под одного из баков выскочила крыса и понеслась мимо нас, а Роджер, прежде чем я успела хоть как-то среагировать, отшвырнул ее в сторону метком ударом ноги, словно всю жизнь только тем и занимался, что пинал крыс, как футбольные мячи.