Грузовик вспыхнул своими фарами и медленно тронулся по дороге.

Из груди вырвался стон. Я медленно, сама того не осознавая, сползла на пол. Ноги покрывали бурные мурашки, в желудке хлюпало от образовавшейся черной дыры. Все тело дрожало, мышцы корчились в конвульсиях. Организм впервые за долгое время испытывал животный страх, ощущая, как только что мимо пролетела потенциальная причина моей будущей смерти. Мышечный двигатель икал, отбрасывая кровь по сосудам в совершенно бешеном темпе. Я вновь ощущала, как не хватает кислорода тканям, органам, мозгу. Вновь чувствовала себя беззащитно и совершенно слабо относительно этого мира. Ведь он грозился вот-вот поглотить меня вместе со всеми моими грехами.

Спустя несколько минут захлебывания и кашля, я наконец смирила свое сердце. Холодный рассудок уже давно не подавал голоса в такие моменты, лишь включался в наиболее тяжелые ситуации вроде опасности наставнику или нежданный приезд подразделения. Несмотря на нарастающие эмоции солдат внутри, хоть и был изрядно побит, в нужный момент все же появился с парочкой недурных идей. Сейчас же в звуках бьющейся в висках крови и увеличивающегося шума от недостатка кислорода в голове голоса солдата слышно не было. Он прятался, не желал терять силы на такие мелкие вещи. Но я не была с ним согласна.

Прижавшись к стенке и обхватив свое трепещущее тело руками, я вдруг осознала, насколько безалаберно относилась к происходящему. Чувства, эмоции, эмпатии… я швырялась новообразованиями в организме направо и налево, отодвигала мысли о будущем в таком темпе куда-нибудь туда, подальше. Я осознавала, что последствия будут, но ведь они будут потом, верно?.. а что же сейчас? В мой дом ворвался ледяной ветер, вслед за которым мог войти человек с косой наперевес. Будущее было так близко, совсем рядом! Оно соприкасалось со мной, было так ощутимо, как эта буря за дверью. Я могла быть поймана, а все потому, что старалась справиться со своими проблемами путем «авось пройдет».

К восьми часам утра организм полностью пришел в порядок. Запихиваемая силком каша внутри желудка не переваривалась, так как орган все еще испытывал неподдельный стресс. Ни чай, ни апельсин не использовались по назначению. Я даже не стала убирать со стола, пребывая в непроглядном тумане. Комбинезон несколько раз пришлось переодевать – в первый раз он был вывернут, во второй – одет молнией назад. Только с третьей попытки мне удалось зачесать волосы в идеальный хвост. Шнурки долго не давались пальцам. Даже Коннор-катана едва не полетела из рук на пол, за что я была вознаграждена тихим шипением оружия в собственной голове. У меня даже не было желания натирать рукоятку полиролью. Меня пугала перспектива сесть перед зеркалом, смотреть на себя в этой проклятой экипировке. Мне претило все в этом доме – даже собственное тело.

Добраться до участка тоже оказалось тяжелой работой. Ветер метал снег в глаза, несколько раз я едва не была сбита автомобилем. В ушах до сих пор звенел автомобильный гудок, когда я, совершенно ошарашенная и потерянная, вдруг встала посреди проезжей части. Кажется, водитель был недоволен. Из открытого окна доносился мат и ругань. Только завидев перед собой двери департамента полиции, я вдруг пришла в себя.

Участок кипел жизнью. На часах было уже десять минут десятого утра, но как ни странно меня это не тревожило. Я медленно прошла к кожаному дивану и поняла, что следующие часы моего пребывания здесь будут не самыми приятными. Диван изрядно поднадоел мне в прошлый мой застой, но сегодня он выглядел по особенному отвратительно. Усевшись прямо посередине, я бездумно уставилась в пол. Со всех сторон доносились звуки переговоров, звонков, перебирающихся бумажек и кликов компьютерной мыши. Этот мир был полон энергии, но я ощущала себя абсолютно пустой. Внезапное осознание стало для меня страшнейшим открытием. Я никому не нужна. Убей меня, и никто не вспомнит обо мне, как о человеке. Отправь меня на другой конец мира, и никто не задастся вопросом «А как она там поживает?». Высмотри во мне что-то неприятное, и напишу отказную. И даже не подумай: а как это воспримет она? Я была никто в этом мире, лишь задерживающимся на несколько столетий безвольным гостем. На моем счету скопилось чуть больше полумиллиона зарплаты, я была самым удивительным продуктом генной инженерии, в моем распоряжении были самые любые навыки, мою жизнь оплачивало государство. У меня было все. У меня не было ничего.

— Эй, Хэнк!

Андерсон сонно открыл один глаз и осмотрел холл в поисках источника звука. Коннор безучастно изучал какие-то данные в терминале. Его совершенно холодный взгляд метался по экрану, синтетическая с исчезнувшей бионической кожей рука одним прикосновением скачивала все вновь появившиеся материалы по новым делам. Андерсону совершенно не хотелось открывать оба ноющих глаза, полноценно осматриваться или и того хуже – вставать! В голове пульсировало после ужасной пьяной ночи, память старательно блокировала все воспоминания предыдущей попойки. Он помнил лишь, как сел за стол с бутылкой и как проснулся на стуле с рядом бездвижно сидящим андроидом. Коннор рассказывал ему совершенно глупые вещи, вроде того, что встречал Анну в баре, с которой же и нашел Хэнка убитым в стельку. Хэнк не верил. Он не считал себя дураком, чтобы верить в подобный бред. Его сейчас волновало только две вещи: боль в голове и опаздывающий силовик, из-за которого они не могли покинуть участок.

— Хэнк!

Вновь воскликнувший голос вызвал приступ пульсирующей боли в затылке (почему его затылок вообще болел мужчина себе объяснить не мог), и офицер с раздражением выпрямился на стуле. На него смотрел Хопкинс. Чернокожий полицейский укоризненно оглядывал состояние старика, и этот взгляд вдруг почему-то ассоциировался со взглядом его бывшей жены — такой же противный и раздражительный.

— Чего тебе? — седовласый Хэнк нарочно зевнул, желая побесить коллегу еще сильнее.

— Ты чего, отказался от девчонки?

Коннор резко оторвался от терминала и обернулся в сторону Хопкинса. Такое телодвижение показалось Андерсону странным, но любые догадки или попытки подумать обрывал стук внутри черепушки. У него явно поднималось давление.

— В каком смысле?

— Да вон она, сидит опять на диване.

Хэнк проследил за направлением кивка головы Хопкинса и едва не упал со стула. Анна безучастно сидела на все том же диване, держа катану на коленях. Ее потупленный взор смотрел ровно в одну точку и не отрывался. Она выглядела словно выключенная машина, вот только на виске не сиял диод, а внутри нее лилась красная кровь. Хэнк с отвращением испытал сразу несколько эмоций: удивление от такого странного поступка и злость из-за бессмысленно потраченного времени в ожидании солдата.

— Какого хрена она делает…

— Я могу ее пригласить? — Коннор аккуратно осведомился у Хэнка. Андроид помнил о произошедшем скандале в красках, и потому догадывался в чем причина такого поведения силовика. Действовать предстояло деликатно, по крайней мере того требовали заложенные внутренние ориентиры психологии детектива.

— Тащи ее сюда.

Хэнк уложил руки на стол. Как только андроид встал из-за стола, Андерсон ощутил нахлынувшую пульсацию из-за светящихся отличительных знаков на пиджаке Коннора. Мужчина всячески старался привести себя в порядок, но выходило из ряда вон плохо. В конце концов, он сдался.

Коннор шел медленно, с трудом преодолевая расстояние между диваном и столом офицера. Он четко осознавал, что не хотел контактировать с Гойл. Проведший в ее обществе вечер выдал аж несколько сбоев сразу, которые андроид старательно выдергивал из общей системы, словно травмированные перья из крыльев. Он метался меж двух совершенно неизвестных ему чувств. Тяга к общению вызывала приятные чувства ментальной близости, при этом ввергая андроида в беспокойство и страх. Он не хотел к ней приближаться, однако на свое удивление искал любую возможность обращения к солдату.

— Доброе утро, мисс Гойл.

Мужской голос доносился словно из-за бетонной стены. Я не могла определить кому он принадлежит, и в то же время не могла оторвать свой взгляд от гипнотизирующей меня точки в полу. Разум витал в собственных мыслях, мариновался в нем как в собственном соку. Я чувствовала себя, как выпотрошенная консервная банка, края которой жестоко обрезали тупым ножом.