Андроид не мог отвести взора от этого обреченного, холодного облика, как не старался это сделать. Он ждал ее следующих слов, ждал, чтобы знать наверняка: один ли он ощущает себя не так, как положено бесчувственному, или все же эти внутренние сбои вызваны исключительно его фантазией, и сумасшедший здесь только он?

– А теперь слушайте меня, – Анна не сводила холодных глаз с лейтенанта, и Коннор почувствовал облегчение, услышав в ее голосе страх и обиду. Совсем недавно он боялся заметить в ней что-то не стабильное, теперь же он желал это видеть каждый день, лишь бы поскорее избавиться от ощущения своего одиночного сумасшествия. – Плевать я хотела, что вы думаете обо мне и моем деле. Я выбрала свой путь не для того, чтобы слышать упреки со стороны старых пьяниц. И считаю, что лучше я буду смотреть на захлебывающийся в собственной крови мир с высоты бесчувственного существа, чем каждый раз самой топиться в слезах и потерях.

– Только трусы бегут от своих проблем, зарывшись в песок, – отчужденного отметил Хэнк.

– Да плевать. Пусть будет так. Это лучше, чем каждый раз строить, и потом реветь на осколках разбитой жизни. Не хочу больше привязанности. Не хочу боли, одиночества и страданий. Мне надоело смотреть, как кровь близких стекает по моим рукам, я устала от этого!

В глазах Анны блеснули слезы. Это не на шутку встревожило андроида. Пусть он и хотел знать, что сходит с ума не в одиночестве, но совершенно не желал видеть доказательства своими глазами. Коннор нахмурился, ощутив как резко изменило темп сердце девушки. Она смотрела обреченно, как-то потерянно, пронизывала взглядом сидящего на стуле лейтенанта. Тот в свою очередь не отрывал глаз от лица Анны, с каждым ее словом становясь тучнее.

– Каждый выбирает свой способ освобождения от чувств вины, лейтенант. Кто-то напивается, кто-то нюхает красный порошок. Я нашла другой выход. И если вам он не нравится – можете смело идти нахрен и писать на меня отказную. И завтра же меня здесь не будет.

Сказанное было брошено так резко, что лейтенант Андерсон вздернул брови вверх. Коннор понимал: лейтенант ожидал, что будет конфликт, однако не думал, что может зайти так далеко. Он был далеко не самым приятным человеком, у которого в рамках нормы были мимолетные конфликты. Но он никогда не воспринимал их всерьез. Сегодня ему пришлось это сделать.

– Доброй ночи, лейтенант Андерсон, – Анна нарочито сильно выделила последние несколько слов и сделал низкий театральный реверанс. – Прощай, Коннор.

Андроид не успел ничем ответить, как девушка в быстром темпе решила покинуть здание. Она уже была у двери, когда Коннор, очнувшись от ступора, сделал несколько шагов в ее сторону и… застыл. Она определенно была необычной, но слишком опасной. Системная программа внутри сделала свой выбор, и Коннор ей подчинился, оставшись стоять, глядя на вход, в котором исчез солдат. Он прокручивал этот момент раз за разом, пытаясь найти причину, почему его вдруг дернуло пойти следом. Ее силуэт выходил из холла снова и снова, и снова, и снова… причину он так и не нашел, хоть и смотрел на вход еще длительное время.

– Проклятье, – чертыхнулся за спиной лейтенант Андерсон.

На улице постепенно опускалась ночь. Мне не хотелось ждать такси, и я обреченно потопала по заснеженному тротуару, оставляя темные следы. Проходящие мимо люди, укутанные в теплые одежды, смотрели на меня как на идиотку, но их взгляды оставались только взглядами. Я не чувствовала десятиградусный мороз, а даже если бы и могла чувствовать, то вряд ли стала обращать на него внимание. В голове все было забито воспоминаниями о тяжелых моментах прошлой жизни, а их было не мало. Чертов старик своими речами вырвал их из закрытого участка памяти, словно отворив дверь в дом перед холодными ветрами зимы. Я видела все, что когда-то происходило со мной, и самое худшее – я вновь чувствовала все то, что чувствовала ранее. Боль, страх, обиды, привязанность. Все чувства, как вспышки салюта, крушили последние стены в солдатском холодном рассудке, и мозг уже не мог ничего противопоставить этим чувствам. Он больше не кидал мне прогнозы о моем будущем, не требовал усмирить собственные мысли, не ужимал человечность внутри в самых далеких уголках подсознания. Эмоции вырывались наружу, яркие краски памяти прыгали передо мной, словно светлячки.

Ногам хватило сорока минут, чтобы добрести до улицы моего дома. Темнота уже опустилась на дома, и во многих загорелись лампы. Каждый дом был по своему хорош, по своему живым. Обхватив себя руками, я встала напротив красного цвета трехэтажного здания. В окне веселилось семейство. В их доме случился какой-то праздник, и все гости, дети и старики сидели за праздничным ужином, весело смеясь и улыбаясь. Они были счастливы. По-своему.

Следующий дом не был таким ярким. Он состоял всего лишь из одного этажа, и был серого неприметного цвета, но в его окнах горели огни. Мужчина нежно обнимал женщину в бордовом платье за плечи, пока та разливала по бокалам вино. На ее груди красовался золотой кулон, на его пальце – брачное кольцо. Они тоже были счастливы. По-своему.

В соседнем красном двухэтажном доме не было веселья, романтики и любви. Мужчина лет тридцати что-то строго говорил своему андроиду AX400. Модель молча стояла, потупив взор, кивая на каждый его крик. В какой-то момент в доме прогремел хлопок. Он не был доступен для моего звукового восприятия, но визуально я все осознавала. Хозяин ударил андроида по лицу, и та упала на пол. Она посмотрела в окно, глядя мне точно в глаза. Это был тот самый андроид, провожающий своего хозяина по утрам. Она не была счастлива. Но был счастлив он. По-своему.

Острое чувство вины, обиды и злости овладели моим разумом. Я вдруг возненавидела подразделение, правительство, дурацкий комбинезон. Возжелала смерти всем этим людям, военным генетикам, психофизиологам. Я питала ярость даже к Хэнку и Коннору. Но больше всего я питала ярость к самой себе. Такой слабой, беззащитной и… чувствительной.

Ноги наконец довели меня до дома. Он резко отличался от остальных. Его темные очертания в ночи были не дружелюбными, неприятными, отвратительными. Я вошла внутрь, и чувство не изменилось. Дом был мне чужим. Здесь не было ни одного намека на жизнь самодостаточного человека, только дурацкие флакончики на журнальном столике и оружие на тумбочке. Здесь жило только одного существо – паук. У него и то лучше получалось обживать свое место под телевизором, свивая каждый раз новую паутину.

Коннор-катана была брошена на диван. Она грустно ударилась о мягкую обивку, но подавать свой голос, требующий чистки, не стала. Она была так же печальна, как и я. Он был так же печален, как и я. Его карие глаза метались от меня к Хэнку весь наш разговор, металось и все внутри него. Я знала, что он, как и я, борется с новообразованиями внутри, но было лишь одно различие: он никогда это не чувствовал и мог проявить интерес к такому непривычному явлению; я же чувствовала это ранее, и возвращаться совершенно не хотела.

Стянув с рук и спины верхнюю часть комбинезона, я словно на автомате побрела вниз по темной лестнице в подвал. До следующей диагностики оставалось не больше пяти дней, но меня это не волновало. Крепкий стул, набитый датчиками, стоял посреди комнатки словно безмолвный палач. Результаты диагностики давно должны были прийти верхушке, но они не торопились с действиями. Я не знала, как поступают работники подразделения в случае фиксации нестабильности солдата, но была уверена, что точно не сидят за столом, сложа руки.

Подойдя к светящимся слабым светом экранам, я провела указательным пальцем по верхней каемке. Техника была очень тонкой и слабой. Раньше процессор и аппарат диагностики ставили в комнате солдата, но когда участились случаи нападения на бойцов в их же доме, было принято решение убрать аппарат от посторонних глаз. В данном случае это был подвал. Причиной такого решения было даже не страх перед обнаружением, а страх перед уничтожением техники. Ведь стычки всегда сопровождались драками, в результате чего хрупкая техника могла повредиться. В случае таких ситуаций аппарат заменяли, однако на такое дело уходило не меньше трех-двух недель. И это было идеальным вариантом.