Коннор метнул быстрый взгляд на столик. Его рука потянулась за черной полировочной щеткой, однако катана, оставшаяся висеть в воздухе всего на нескольких пальцах даже не шелохнулась. Я удивилась такой сбалансированной точности. Андроид наверняка знал, как именно держать оружие.
– Вы бы еще им имена давали, – Хэнк подошел так незаметно, что я от неожиданности дернулась. К счастью, никто этого не заметил. Он угрюмо, но сосредоточенно отхлебывал из белой кружки, и запах алкоголя постепенно сменился на запах мужского парфюма и кофеина.
– Не поверите, но многие из нас дают. Мужчины, по крайней мере, практически все.
– Неужели? И как зовут твоего «друга»? – саркастично спросил лейтенант. В комнате было относительно тепло, но мужчина не спешил снимать куртку. Каждое движение отзывалось скрипом натуральной кожи.
– Никак.
Конечно, мне пришлось соврать. Чтобы подумали эти двое, узнав правду?
Отложив щетку в сторону, я сняла салфеткой остатки крови и жидкости. Кожа приобретала свой истинный насыщенный цвет переплетающегося черного и красного. Головной зуд утихал, нервные клетки радовались каждому отчищенному сантиметру.
– И зачем это все? В смысле на кой черт воспитывать в бесчувственном солдате такую привязанность к этой штуке?
– Это как отличительный знак, – не успела я открыть рта, как Коннор ответил за меня. Он наблюдал за моими движениями, иногда указывая пальцем на остатки кроваво-чистящей смеси. – Как, например, полицейский жетон или пиджак с серийными номерами андроида. Только эти знаки можно забыть дома на столе, или оставить на спинке стула. Этот знак не забудешь. Он всегда в голове. Не так ли?
– Точнее не скажешь, – втянутая в чистку оружия, я лишь вскользь отметила, что Коннор описал все, как надо. Его бархатный, мягкий голос повторялся и повторялся в голове, но я тут же отмахнула эти мысли, сосредоточившись на черном лоскуте кожи, – здесь царапина. Как она могла вообще здесь оказаться… лейтенант, будьте добры. Передайте белый пластмассовый флакон. Он на столике рядом с вами.
Хэнк, оторвавшись от кружки, потерянно озирался, словно испуганный внезапным шумом суслик. В какой-то момент он обнаружил тот самый журнальный стол, на котором громоздились множество чистящих средств и предметов. Его рука бродила над белыми крышками. Флакончиков здесь было уйма, и потому мужчина выжидающе посмотрел в мою сторону.
– Там будет написано «Биополимер».
Сказанное не сразу помогло Хэнку. Я и Коннор наблюдали, как лейтенант поднимает флакон за флаконом, и каждое неверное найденное вещество грозилось отправиться в стену от разрастающегося раздражения Андерсона.
– Не то… нет… это что вообще такое… – флакончики бились и стукались друг о друга, несколько едва не попадало на пол, но Андерсон успевал остановить их одной рукой. Кофе в кружке уже закончилось, и потому страх, что оно прольется, отсутствовал, – стой… да сколько ж вас здесь… чертов китайский… нашел.
Натруженная мужская рука протянула белый самый маленький пузырек. Я аккуратно открыла крышку и ощутила неприятный едкий запах.
– Свихнуться можно. У самих дырки в теле, а они начищают сраный кусок железа, – с этими словами Хэнк вновь потянул к губам кружку, но, не обнаружив там содержимого, отошел к обеденному столу, – гребаный клуб фанатиков…
Маленькой капли вполне хватало, чтобы запаять огромную трещину в коже. Нанеся средство на царапину, я аккуратно протерла ее чистой салфеткой. Царапина начала срастаться.
– Что это? – Коннор кивнул в сторону пузырька, зависшего в моей руке. Глаза андроида излучали какую-то детскую любознательность, но я знала, чем это могло закончиться – Коннор захочет отправить жидкость в рот на анализ, а значит, мне придется оплатить нехилую сумму за сломанную машину.
– Это специальный полимер. По-моему, из названия было очевидно. Дальше я сама.
Андроид был втянут в процесс не меньше меня, и когда я произнесла эти слова, он уважительно, но с легким разочарованием убрал катану на столик. Мне предстояло еще почистить саю и отполировать лезвие, но с этим я могла справиться и сама. На деле причина была другой. Я не была плохой хозяйкой, и всегда ценила общество адекватных наставников, но силы постепенно покидали тело. Мне срочно требовались пища и вода, а значит, холодильник в скором времени будет атакован. Но делать подобное на глазах у итак доставшемуся сегодня Хэнка и андроида было дурной идеей.
– Пошли, Коннор.
Тупой звук встретившегося деревянного покрытия и керамической кружки был словно сигнал к действию. Андроид, подтянув галстук, уже направился к выходу вслед за лейтенантом, как был остановлен его резким разворотом ко мне лицом. Ноги затекли, а руки ныли, но я нашла в себе силы, чтобы встать и подойти к обеденному столу.
– Кстати. Оставайся-ка ты дома на эти парочку дней и приведи себя в порядок, – старик демонстративно обвел рукой вокруг своего лица, явно намекая на нездоровый цвет кожи.
Когда дверь отварилась, и Андерсон вышел в начавшийся закат, Коннор хотел было последовать его примеру. Но я ощутила предательское чувство внутри. Его широкая, но выпрямленная спина выглядела, словно вытянутое лезвие Коннора-катаны, и внутри, как и в машине, все вдруг напряглось.
– Коннор.
Андроид затормозил и медленно повернулся ко мне. Он ждал указания или приказа, а может, чего-то другого. Но его взгляд изучал мои глаза, пытаясь найти в них что-то совсем другое, не схожее с привычным солдатским поведением. Прошло всего несколько секунд, прежде чем внутри возгорелась очередная битва за разум. Чувственный человек пытался выдавить из себя короткое слово «Спасибо», но холодный рассудок всеми силами отталкивал его на самые дальние извилины головного мозга.
– Ничего. Доброй ночи.
– Доброй ночи, Анна.
На его лице не промелькнула ни единая эмоция, он был словно камень. Самый обычный подчиняющийся людям робот. Когда дверь за спиной андроида захлопнулась, я утратила последнюю каплю силы. Тело с грохотом осело на пол. Ноги были непослушны, вся грудная клетка гудела, пульсировала, отдавалась болью. Сердце вновь ритмично сбивало свой цикл, предсердия и желудочки сокращались не поочередно. Поток крови, сбиваемый такой неправильной работой сердечной мышцы, не разносил кислород и не забирал вредные вещества из тканей. Легкие отчаянно пытались выкашлять углекислый газ, и в тоже время отвергали обычный воздух. Я чувствовала, как в мозгу темнеет от недостатка питательных веществ, а белая повязка на плече вновь пропитывается красной жидкостью. Это было ужасное состояние. Тахикардия вызывала с каждым разом просто нереальные изменения в теле, и в этот раз к такой бурной реакции привело желание сказать гребаное слово «Спасибо». Единственное, что и вправду доставляло страх – внутренние конфликты, разгорающиеся из-за противоречивых друг другу реакций и команд сознания.
Отчаянное человеческое начало старалось выбиться из клетки, билось об углы, кидало в мое сознание разные воспоминания о нем: уверенная походка, родинки по обеим сторонам лица, приоткрытые в немом вопросе губы, пропитанная обоюдной кровью рубашка. Все внутри требовало признать его совершенство, его превосходство, но холодный натренированный рассудок солдата тщательно старался подавить эмпатии, затаптывая все внутри еще в зародыше. Организм сходил с ума. Я, стоя на коленях, задыхалась, кашляла, грозя выблевать легкие и желудок, сердце сбивало ритм каждые несколько секунд. Внутреннее рефлекторное естество, так тщательно воспитанное психологами и военными в подразделении, в истерике металось по мозгу, всеми силами старалось потушить накатывающую на организм панику из-за внутренних противоречий. В какой-то момент в уголке памяти блеснуло воспоминание, и мозг, старясь спасти ситуацию, кинул мне его в лицо. Холодный рассудок начал вставать на место.
Я желала ему смерти. Та злосчастная минута могла стоить жизни Коннора, но я стояла как вкопанная перед дверью, не желая входить. Я поступилась солдатскими установками о неприкосновенности наставника только ради собственных эгоистичных желаний избавиться таким образом от причины моей нестабильности. Чувство отвращения к себе заполоняло тело. Ведь собственное порицание себя было связано не только с едва не провалившимся заданием, но и с другим, чем-то более личным. Я желала смерти не просто наставнику. Я желала смерти совершенному, прекрасному созданию, которое нельзя дважды встретить в своей жизни. Он мог умереть, и все по моей глупости.
