Рыцарь не был безумцем, хотя его поступок показался бы чистым сумасшествием всем, кто не верит в законы чести. Даже зная, что это ни к чему не приведёт, он не оставил в беде тех, у кого не было шансов выжить в давке по причине возраста или пола. Пытаясь расчистить им дорогу, всадник срубил пару голов и сбил конём на мостовую с десяток тел. А потом его опять стащили с седла.

Ты, несчастный ребёнок, вцепившийся в юбку перепуганной матери, навсегда запомнил это зрелище и на всю жизнь сохранил ненависть к нападению толпой на одного и восхищение всеми, кто осмеливается идти против толпы один. Побочный эффект – ты стал идеальным воином-одиночкой, когда вырос, но не умел сражаться в большом отряде. Такие хороши в разведке, но приносят больше вреда, чем пользы, на поле боя, впрочем, твоя война в прошлом, сейчас ты выбрал охоту. Но не на кабанов или медведей, а на зверя, которому обязан сиротством.

Тебе было очень страшно в ту ночь: впервые на твоих глазах люди шли по головам других людей и рвали друг другу глотку, чтобы пройти первым, безжалостно резали рискнувших влиться в толпу женщин и отбрасывали детей. Но настоящий страх ждал впереди. Когда пришло то, что заставило толпу свихнуться и забыть о долге ближнему.

– Она здесь! Она коснулась меня!

Да, она была здесь, и они сами ускорили её приход, разметав в жажде поскорей выбраться из заражённого города костры, которые успели поставить люди бургомистра и воины барона. Костры не спасли бы от Чумы, но дали бы знать о её приближении. В итоге чумная волна ударила толпе в спину.

Движение окончательно застопорилось. Работай хоть локтями, хоть ножом – есть пределы, после которых из любой давки не выбраться. И толпа перемалывает сама себя – когда каждый хочет спастись первым, в итоге не спасается никто.

Теневая чума распространяется так же, как большинство болезней – вначале человек заражается, потом заражает остальных, – и смерть от неё растянута во времени. Но не тогда, когда идёт волна. Здесь смерть быстрая, хотя всё равно мучительная.

Первый раз он увидел, как забирает души Чума теней. Первый раз услышал, как вопят люди, которых коснулась чумная волна. И если даже твоя мать не смогла сдержать хрипа ужаса, то что творилось в твоей душе, маленький беззащитный мальчик? Удивительно ли, что с тех пор ты всегда стараешься спать при свете?

Немногочисленные уцелевшие костры, как и факел, которым мать размахивала, будто бы он мог её защитить, не давали возможности увидеть волну в полной мере. Но ты сразу понял, что это именно она. Темноты, как известно, нет. Есть лишь отсутствие света. Но об этом забываешь, когда видишь чумную волну. Когда тьма поглощает темноту, не брезгуя и светом.

Беснующаяся толпа тщетно силится взорваться спасительной россыпью. Эти горожане погибнут первыми, и их ненамного переживут отвергнутые толпой женщины и дети. Они попытаются укрыться от волны в зданиях. Выломают двери, выбьют окна. Но схорониться от Чумы теней можно только в специально подготовленном помещении. Поэтому все усилия впустую.

Волна ползёт по затихающей под её невесомой тяжестью толпе, волна заползает в здания. Ты чувствуешь потусторонний холод и слышишь зловещую тишину. Вы с матерью – последние уцелевшие. Вам повезло встать среди уцелевших костров так, чтобы вас не коснулась волна – самого нижнего класса, медлительная, но всё равно смертельно опасная.

Пока не коснулась.

И тогда случается чудо. Но только для одного тебя.

Всё-таки выживший, хотя и весь избитый, рыцарь успевает вырвать из холодных объятий смерти ребёнка. А последний крик обречённой женщины будет вечно жить и в сердце её сына, и в сердце его спасителя.

Потом будет безумная скачка, бег от захватывающей город Чумы. Потом томительный карантин, за время которого ты успеешь узнать очень много о рыцаре и привязаться к нему. Хотя то, что рыцарь выбрал спасти тебя, а не твою маму, ты всё равно до конца не сможешь ему простить.

Будет и прощальный взгляд с холма на город, куда, ты понимаешь, больше не суждено вернуться. Не только тебе. Любому человеку.

Так было в реальности. А во сне ты не спасёшься. Во сне Чума перекроет все входы и выходы. И кричи не кричи – спасения не будет.

– Нееет! – уже не застонал, закричал незнакомец, и на секунду Соловью даже стало его жаль.

Они хотели связать незнакомца, закрыть ему глаза повязкой и заткнуть рот кляпом. Затем разбудить и убежать с хохотом. Раз он так боится темноты, для него будет сущей пыткой, пока не придёт трактирщик, пребывать в подобном положении. До утра, а может, и до обеда. Как повезёт.

Пока что не везло. Странный мечник спал не тихим сном нормального человека, а метался по кровати, словно в бреду – связать, не разбудив, не представлялось возможным. Впрочем, их было шестеро, а он один, поэтому сомневались копейщики недолго.

Четверо по команде Соловья схватили спящего за руки и за ноги; Квашня бросился вставлять кляп, при этом уронив лампаду, отчего комната погрузилась в темноту, и последовавшие события Соловей увидел как движения смутных силуэтов.

Незнакомец сразу проснулся. Да, он был в ужасе, что, открыв глаза, не увидел света. Но этот ли страх придал ему сил?.. В его действиях чувствовалась не только ярость мечтающего вырваться из кошмара, но и профессионализм опытного воина. Точнее, не воина – на поле боя такие навыки бесполезны, там никто не будет вязать тебе руки и ноги, а просто добьют, если ты не рыцарь, за которого можно взять выкуп, – а скорее бойца. Бойца, которого держат для работы в одиночку в тылу врага.

Сделать вывод о подготовке незнакомца Соловей мог только по скорости, с которой всё произошло. Конкретных действий в темноте разобрать он не мог. А жаль. Там было на что посмотреть.

Если бы Соловей обладал кошачьим зрением, то увидел бы, как, проявив просто нечеловеческую гибкость и зарычав волком (Квашня, Квашня, так ли уж ты был не прав, когда говорил об оборотнях?), незнакомец вывернулся из рук копейщиков и тем же движением всадил одному из них локтем с разворота. Затем кулаком в челюсть он заставил пошатнуться Квашню, а ударами ног отбросил его товарищей от кровати. И не дав Соловью даже мгновения обнажить меч, прижал его к стене. Квашня попытался было обхватить незнакомца сзади, но получил удар сворованным квилоном в живот. Незнакомец выхватил кинжал у Квашни, не оборачиваясь, и вонзил, не глядя, что, как и точность предыдущих ударов, предполагало привычку биться, в том числе и в полной темноте. А то, что, не вкладывая корпус, почти не замахиваясь, он пробил кольчугу, свидетельствовало об огромной силе на первый взгляд в худых руках.

Да уж, силы незнакомцу было и вправду не занимать. Соловей смотрелся намного шире в плечах, но, сдавленный бойцовским захватом, не мог даже пошевелиться.

– Света! – властно потребовал на Едином незнакомец и локтем надавил на горло противника для убедительности.

Хрип товарища дал понять копейщикам, что он в смертельной опасности. Нашарив в темноте лампадку, они начали чиркать огнивом. Но, видимо, масло вытекло через трещину, образовавшуюся после удара, потому что искры ничего не воспламенили.

– Света! – прокричал вторично незнакомец, и, точно откликаясь на его приказ, через несколько секунд помещение оказалось заполнено светом факелов, светильников и свечей.

Возня и крики не могли не привлечь внимание постояльцев, посетителей и трактирщика. Толпясь и толкаясь, с недоумением и страхом они наблюдали открывшееся зрелище: четверо копейщиков герцога, сменив обычную для них наглость на робость, жмутся в углу, пока один их товарищ стонет, держась за живот с торчащим оттуда кинжалом, а второй хрипит в захвате молодого мужчины с безумными глазами.

– Вещи!

Копейщики поспешили исполнить приказание незнакомца и сложили перед ним украденное снаряжение. Незнакомец прекратил давить на горло Соловья, но лишь затем, чтобы поменять бойцовский захват.

Хруст. Крик. И вот уже Соловей, прижимая к груди сломанную руку, ползает по полу рядом с раненым Квашнёй, осыпая незнакомца проклятиями, от которых бы и сапожник покраснел.