Она имела в виду одно, а я – совсем другое. Но на провокационную съемку она меня таки притащила. У Милки всегда были какие-то гламурные знакомые из богемы. На этот раз знакомому фотографу была нужна модель. Сама она, естественно, фотографироваться не стала. Я позировала в трусиках и в лифчике, получила небольшую сумму денег, а через неделю мои фотки украсили обложку местной газетенки. Отец надавал мне пощечин и напился вдрызг.

– Шлюхой решила стать? Продавать себя решила? В следующий раз в порно снимешься? Мать бы… мать перевернётся в гробу… Да ну тебя… ты.. ты…

Он ничего больше не сказал, пошел на кухню, достал бутылку, стакан, соленый огурец и напился так, что упал под стол и пролежал там до самого утра, а я плакала у себя в комнате и рвала на клочки проклятую газету.

ЕГО я встретила у нее дома. Милка жила в центре города в новостройке. У них была шикарная трехкомнатная квартира с двумя балконами, с окнами прямо в городской парк. Весной там цвели деревья, и от красоты и запахов захватывало дух. Не сравнить с нашей облезлой хрущевкой, где я вечно боролась с тараканами, заклеивала дырки в линолеуме и таскала пьяного отца на себе из коридора в комнату, подтирая после него вонючие лужицы на полу.

– Сдай его в богадельню, или в вытрезвитель пусть скорая отвезет.

Милка, сморщив нос, стояла у меня однажды в коридоре и всем своим видом показывала, насколько ей мерзко находиться в моей квартире. Наверное, в тот момент я ее возненавидела за это брезгливое выражение лица. Друзьям можно многое простить, пока они принимают нас такими, какие мы есть, пока нам при них нечего стыдиться, но едва стоит появиться стыду – дружбе приходит конец. Она не терпит лицемерия. И если откровенность заставляет краснеть и стыдиться себя, то дружба давно завонялась, как гнилое мясо, а может, ее никогда и не было.

– Он мой отец! Ясно? Никакой богадельни и вытрезвителя! Ты б своих отдала?

– Конечно. За границей везде так делают или берут им няньку. Фу! Как ты это терпишь?!

– ОН! МОЙ! ОТЕЦ!

С тех пор Милочка ко мне домой не ходила. Обычно звала меня к себе.

Ее отец был каким-то начальником. Я особо никогда не вникала, кто и чем занимается. Мне это было неинтересно. Он обычно вежливо с нами здоровался и закрывался в своем кабинете. Мать Милки вечно была занята масками и массажами, йогой, диетами и к нам почти не выходила. А в тот день Милка притащила меня к ним на обед. Я не отказывалась, так как была вечно голодной. Дома у нас в холодильнике валялся только лук и черный хлеб. Иногда стояла бутылка самой дешевой водки и мешочек солёных огурцов. От голода меня шатало, и пару раз я почти теряла сознание.

Мы ели на кухне, а ее отец и его гость обедали в просторной зале.

ЕГО я увидела на балконе. Он курил и, чуть сощурившись, смотрел куда-то вдаль с балкона Милки. А меня потрясла его внешность. Нет, в нем не было ничего особенного, ничего такого, что можно назвать красотой в привычном смысле этого слова… Он не был похож на актера или певца. Но тем не менее привлекал взгляд, и оторваться было невозможно. Светловолосый, очень высокий, худощавый, с прямым островатым носом, широкими скулами, великоватым ртом с тонкими губами. На его смуглом лице сильно выделялись яркие бирюзовые глаза… Они словно жили своей жизнью. Он посмотрел на меня, и все… Этого было достаточно, чтоб к моим щекам прилила краска, чтобы они стали пунцового цвета, и мне захотелось одновременно и сбежать, и никогда не двигаться с места, чтобы он смотрел на меня вечно. Я никогда не была обделена вниманием мальчиков… но еще никогда сама ни на кого не засматривалась. Это случилось впервые в тот день. Меня ударило током и трясло потом весь вечер от простреливающих разрядов бешеного притяжения. Да, многие не верят в любовь с первого взгляда… и я не верила. Пока не увидела его.

Когда вышел с балкона и прошел мимо меня, я замерла, как вкопанная, с тарелкой в руках.

– Как странно, а почему вы не ужинаете с нами? – гость вдруг обернулся и взглянул мне в глаза, – Алексей Владимирович, отчего ваша дочь и ее подружка не сидят с нами за одним столом?

Подмигнул мне, и я ощутила, как дух захватило.

– Ну дык зачем им с нами сидеть, у нас свои разговоры, а у них свои.

Показалось круглое, трехподбородочное лицо Алексея Владимировича. Он зыркнул то на меня, то на Милку.

– Ну как скажете. Хотя женское общество всегда украшает любую беседу и любой стол.

Они удалились в залу, Милку позвала мать, а я долго смотрела вслед светловолосому идеалу, а потом взгляд упал на рояль. Как странно – Милка никогда не занималась музыкой, и у нее есть рояль, а я играю только в музыкальной школе и иногда у Милки, но у меня никогда не было фортепиано.

Подняла крышку и тронула пальцем подставку для нот. Пальцы сами нашли клавиши, и тихо заиграла музыка, вступление к «Евгению Онегину». Только в голове стоял образ не Евгения, а незнакомца с пронзительными бирюзовыми глазами.

– Потрясающе играешь, малышка, – голос зазвучал у самого уха, и я вздрогнула, но не обернулась, увидела отражение в крышке рояля и задержала дыхание.

– Играй, я посмотрю, как твои пальчики двигаются по клавишам. Мила, ты не рассказывала, что у тебя есть такая талантливая подруга.

От волнения я сбивалась, но продолжала играть. От него пахло умопомрачительным парфюмом, сигаретами, выпивкой и… и чем-то недостижимым. Роскошью, другой жизнью, деньгами и властью. От него пахло мужчиной и… любовью. Я считала, что если у нее есть запах, то он именно такой.

– Ооо, она очень талантливая.

– И красивая.

Снова задержала дыхание и посмотрела на него в отражение. Какой же он… какой же он необыкновенный. Таких не бывает на самом деле. Таких только в рекламе показывают или в журналах, которые лежат в комнате матери Милки.

– Да. Она даже снялась на обложку газеты.

– Серьезно?

– Милааа! Нет! Не смей!

Но подружка уже несла номер газеты с моей полуголой фигурой на обложке. Она сунула журнал в руки гостю отца, и тот тихо присвистнул.

– Само совершенство. Вы рождены стать королевой красоты.

Накрыл мою руку своей, и от этого прикосновения я полетела в пропасть так быстро, что в ушах засвистело.

– Кто? Ксенька? Та куда ей. Матери нет, а отец алкаш. Модели образованными быть должны, а она даже в универ не поступила.

Я ее даже не слышала… я только на него смотрела, открыв рот. Каждое слово от него, как феерическая инъекция самого сумасшедшего наркотика, меня вело от комплиментов, внимания, мужской близости. Весь вечер гость провел с нами, а я впервые не хотела сбежать от Милки домой. Я не учла только одного – он так же нравился и ей. Когда я пошла в туалет, Милка ждала меня снаружи и с шипением втащила обратно.

– Не заигрывай! Он мой, ясно?

– Я… я и не думала.

– Думала. Еще как думала. Я вижу, как глаза горят. Так вот запомни – таким, как он, такие, как ты, не нужны. Лучше домой иди, Ксеня. Пора тебе уже за папочкой лужи подтереть!

Я оттолкнула ее, впечатав в стену. Бросилась к двери, но в коридоре меня поймал гость.

– Куда?

– Домой!

Пробормотала я и стянула лёгкое пальто с вешалки.

– Я отвезу, – глаза блестят в темноте, как у хищника, а мне нравится этот блеск, я ощущаю эту волну сумасшествия, ворох бабочек в животе, дрожь во всем теле. Наверное, вот так влюбляются с первого взгляда.

В машину Гостя я садилась под взглядом Милки, полным ненависти, презрения и зависти. А ведь завидовать должна была я…Тому, что она осталась, а я… я не должна была вообще выжить после этой прогулки с чудищем… Потому что люди на такое зверство не способны. То, что он со мной сделал… человек сделать не мог.

Земля забилась мне в рот, в уши, за пазуху и мешала дышать. Хрустящая, безвкусная и вызывающая позывы тошноты. Не знаю, как я оттуда выбралась и теперь пыталась откашляться, выплюнуть комья грязи. Мне не было страшно, мне не было больно. Я ничего не ощущала. Только понимала, что надо куда-то ползти, чтобы выбраться, а потом бежать. Ведь чудовище может быть где-то рядом.