Внезапно появившийся на пороге отец, застал нас стоящими обнявшись, перед большим зеркалом. Он запыхался, его верхний кафтан из тяжелой серебристой атласной ткани, вышитой черными цветами, был весь в брызгах дорожной грязи. Видно было, что он только что прибыл и очень спешил по дороге.
— Лис, нужно поговорить, — сказал отец, стараясь придать голосу обычную деловитую манеру, — А ты, мой лесной цветок, иди к себе, и прикажи твоим девам собираться в дорогу. Я скоро приду и все расскажу тебе, — он взял матушку за руку, подводя ее к двери. На ее попытку что-то сказать в ответ, он прильнул в ее губам в коротком поцелуе, закрывая перед ней дверь.
— Куда ты собрался? — он повернулся ко мне, хмуря брови.
— Я еду в Амон-Эреб, отец. Мирионэль там, я должен ее увидеть, дать ей знать…
— Послушай меня сейчас, — перебил он меня на полуслове, приближаясь и крепко хватая за плечи, — Я только что из столицы — по приказу Таура Элу все дороги, ведущие в королевство, перекрыты, к границам стягиваются регулярные войска, выезд из Дориата строжайше запрещен! Дядя обязал всех благородных особ с домочадцами в кратчайшие сроки прибыть в Менегрот… — отец прикрыл глаза и опустил голову.
— Мама не захочет ехать, — ответил я, потрясенный сказанным.
— Значит, леди Нифрелас привезут в столицу под конвоем, — мрачно ответил отец, — Прошу тебя, ради твоей матери, не делай глупостей! Мы все в опасности, пойми?! — он заглянул своими ярко-голубыми глазами в мои, встряхнув меня за плечи.
Не зная, что ответить, и будучи в замешательстве, я чувствовал, как мечта о счастье с моей Красной Луной ускользает все дальше.
Мирионэль сама не знала, сколько в ней было от квенди и сколько от атани. Нолдиэ она или все-таки атанет из халадинов. Бывали мгновения, когда ей самой казалось, что она не относилась ни к тем, ни к другим. После гибели Лиса она старалась все время занимать себя чем-нибудь, помогать Тулинде и другим немногочисленным бывшим в крепости нисси и проводить с отцом столько времени, сколько он сам пожелает посвятить ее обществу.
Они оба изменились после Нирнаэт Арноэдиад. Переживая личную потерю и насмотревшись на смерть, страшные раны, страдания и трагедии многих бывших с ними квенди и атани, Мирионэль стала молчаливой. Печаль и скорбь не покидали ее сердца, как будто часть ее была безвозвратно утеряна, упокоившись в некрополе во дворе их крепости, в Кургане Слез, в вырытой на холме неглубокой могиле, там — где были погребены павшие в битве воины. В отце она находила подобие утешения.
Карантир же находил это утешение в ней. Он заметил, как она мгновенно повзрослела после битвы, и ругал себя за то, что согласился на настойчивые уговоры взять ее с ними на Анфауглит. Сам не желая расставаться, стремясь держать ее рядом с собой так долго как это возможно, он обрек дочь на жестокие страдания, заставив видеть вокруг себя страшные картины смерти и горя. Морьо помнил, что Мирионэль потеряла в той битве нареченного. Он не стал тревожить ее рассказом о том, как этот молодой синда спас его от неминуемой гибели, вывез из окружения и приказал доставить к ним в лагерь. Карантир больше других знал, как это — обрести счастье, начав чувствовать его вкус, и тут же потерять навсегда. Лишь оказавшись при смерти, погрузившись в туманные слои предшествовавшие залам Намо, Морьо почувствовал, насколько же дорога ему Мирионэль. А когда он понял, что появившееся в нем вдруг сила, позволившая ему превозмочь действие на тело орочьего яда, исходила от нее, отдавшей ему часть своей благодати, Карантир ощутил себя так, как не было даже в самые счастливые дни с Халет. Он был нужен, дорог, любим, за него боролись, рискуя собой, отдавая ему часть себя… Он и до этого знал, что Мирионэль испытывает к нему полудетскую восторженную привязанность, почтительную робкую благодарность, хотя они никогда не говорили об этом. Теперь говорить стало еще сложнее, да и не было подходящих слов, и он молча глядел на нее, сидящую с вышиванием у его постели.
— Начинает холодать, — как-то заметила она, выглянув из смотрящего во внутренний двор окна его покоев.
— Это ничего, — ответил Морьо, — скорее бы выпал снег… — ему вспомнились их с Тиаро тренировки с мечами во дворе крепости в Таргелионе.
— Знаешь, близнецы привезли вчера красивого жеребчика черной масти, — задумчиво отвечала она.
Его вороной пал в последний день битвы, и Карантир все это время оставался безлошадным.
— Ты соскучилась по конным прогулкам? — он чуть улыбнулся.
— Как только ты совсем поправишься, — заговорила она, садясь на край постели и легко касаясь его руки, — мы обязательно отправимся гулять. Лапсэ ждет не дождется возможности побегать.
На этот раз обычная проницательность изменила Ороферу. На совете его дядя ни словом не обмолвился о сильмариле, но сказанное им заставило содрогнуться всех присутствовавших. Ссылаясь на опасность, исходившую от Моргота и его приспешников, а также на угрозу, которую, по его мнению, представляли теперь для Дориата князья голодрим, обосновавшиеся близ восточной границы и не сдерживаемые более волей Верховного Короля, Таур Элу обрекал Дориат на полную самоизоляцию.
— В связи с нарастающей внешней угрозой от наших давних врагов с севера и убийц-изгнанников, прибывших из-за моря, сделавших своим логовом Одинокий Холм, я принял решение о закрытии границ Дориата для въезда и выезда. Мы должны сплотиться перед лицом нависшей над нашими землями опасности, и я призываю всех вас прибыть в Менегрот в сопровождении домочадцев, дабы мои воины могли защитить вас и ваши семьи от любых возможных посягательств из вне…
Приказ в самые кратчайшие сроки приехать в столицу, где они будут размещены в королевской резиденции, вокруг которой были выставлены несколько рубежей обороны, ошеломил не только Лорда Орофера. Указом Таура Элу князья голодрим были объявлены вне закона, любые контакты с ними равнялись государственному преступлению и жестоко карались. Вдоль границ Дорита на дорогах были расставлены посты. На территорию королевства можно было пройти лишь с высочайшего соизволения.
Измученный долгой скачкой и размышлениями о том, что могло подвигнуть дядю к подобного рода мерам, Орофер чувствовал, что, находясь в Менегроте, они все окажутся в гораздо большей опасности, нежели здесь, в его маленьком замке. Ему было понятно, что некогда бесстрашный Элу Тингол боялся и не просто боялся, а до истерического смеха и ночных кошмаров. И боялся он не Моргота, о котором всегда презрительно отзывался как о «черной крысе», не находящей лаза в его дом, а князей из-за моря, отношения с которыми строил всегда с позиции сильного. Что же изменилось, если теперь он отгораживался от них каменными стенами укреплений и рядами своих вооруженных воинов?
====== Оттенки серого, черного, красного... ======
Комментарий к Оттенки серого, черного, красного... coimas (кв.) – лембас
nieninque (кв.) – подснежник
Шли месяцы. Все они переживали вынужденное заточение в королевской резиденции Менегрота мучительно. Лорд Орофер проводил время в обществе Келеборна, его очаровательной хервесс и других благородных эльдар, разделявших с ними вынужденное пребывание во дворце Элу Тингола. Леди Нифрелас сторонилась всех, сидя в своих покоях, коротая время за вышиванием и изобретая все новые узоры и украшения для одежд и драгоценностей своего ненаглядного Лиса, которого любила даже больше, чем мужа.
В свое время, увидев молодого Орофера, привезенного его отцом в столицу Линдона, принцесса не могла оторвать восхищенного взора от его дивно сложенной фигуры, белой кожи, ярко-голубых сияющих как звезды глаз и густых, доходивших до талии, серебряных волос с перламутровым отливом. Страстная любовь поразила ее, словно удар молнии, и она всею душей пожелала стать его супругой. Юный родич Таура Элу смотрел на нее с нескрываемым интересом, оказывая всяческие знаки внимания и уделяя ей достаточное количество времени, чтобы она могла влюбиться в его голос, взгляд, аромат волос и улыбку. Орофер уже тогда в совершенстве постиг многие премудрости магического искусства Мелиан, и ему не составляло труда очаровать свою нежную избранницу. После свадьбы они приехали в замок его отца, и ее юный супруг, по-прежнему обходительный и внимательный к ее просьбам и потребностям, стал мало-помалу отдаляться от нее. Нифрелас терзалась этим, винила себя, и всем своим существом привязалась к Ороферу, чинная вежливость которого ранила ее сердце больнее, чем это могли бы сделать упреки и дурной нрав. Даже во время любовной игры она ощущала его отстраненность и при этом видела, что он отнюдь не избегает близости с ней, наоборот, ей казалось — он стремится сделать ее регулярной. Он настойчиво добивался ее, а его движения и ласки при этом были жесткими и казались монотонными. Часто случалось так, что он ложился на спину, прикрыв веки, распростершись на их широком супружеском ложе, и, держа ее сидящую на нем за бедра, совершал ритмичные движения. Она видела его подрагивающие ресницы, приоткрытый рот, слышала, как он дышит — прерывисто, вдыхая жадными глотками нагревшийся от жара их тел воздух. Она страстно хотела детей, а он не спешил. Ему понадобилось время, чтобы оценить и полюбить ее и тоже захотеть привести в мир дитя. Когда это случилось, его чувственность приобрела привкус нежности, любования, заботы о жене и в то же время окрасилась в более яркие цвета пробудившейся в его сердце страсти.
