Мой характер и склонности формировались там, в чертогах, принадлежавших матери, среди ее подданных атани, или эдайн. Сами они называли себя халадинами, а я считала себя частью их народа, пока находилась подле моей матери. Она же никогда не делала секрета из моего происхождения, гордясь им и тем, что случилось в ее жизни событие, приведшее к моему появлению на свет. Ни от меня, ни от прочих Владычица Халет не скрывала, что моим отцом был Лорд Карнистир, князь нолдор, которому принадлежали далекие земли на северо-востоке, вокруг озера Хелеворн, и которому народ халадинов был обязан своим спасением и относительно мирной жизнью в лесах Бретиля.
Матушка нанимала мне учителей из тех, что учились мудрости у эльдар Нарготронда, сама обучила верховой езде и простым приемам боя, дабы я могла дать отпор, если кому-то вздумается напасть на меня. Особенно же мать настаивала на изучении мною высокого наречия эльдар — квенья, родного языка моего отца, властителя Таргелиона. Сама же она владела квенья очень мало, у нее никогда не было возможности и досуга, чтобы практиковаться в нем вместе со мной. Я послушно и с прилежанием училась всему, находя удовольствие в изучении нового. Пусть поначалу и неосознанно, я стремилась к познанию, к постижению все новых истин и развитию у себя новых навыков, самосовершенствованию. Мне казалось естественным постигать все новые, неизвестные мне прежде истины и знания, совершенствовать технику метания копий и владения мечем. В квенья я преуспела, впитывая его с поразившей моих наставников из эльдар быстротой, которую сама объясняла желанием приобщиться к культуре народа моего далекого родителя.
Почувствовав приближение смерти, мать отправила посланника во владения моего отца, чтобы просить его взять меня под свою опеку. Несколько последних недель моей жизни в Бретиле почти полностью прошли рядом с ложем, на котором покоилась мать. Чем могла, я старалась облегчить ее страдания, как телесные, так и духовные. В последние свои минуты она неожиданно заговорила о моем отце:
— Я оставляю народ в надежных руках Халдана, он мне как сын. Тебя я передаю твоему отцу, — молвила она, с трудом шевеля пересохшими губами. — Ты унаследовала его черты, и его пламень горит в тебе. Ты не совершишь моей ошибки, не станешь рабой долга перед твоим народом, не откажешься, как отказалась я, от нескольких ничтожных лет счастья, что могла бы прожить бок о бок с мужем, пленившим твое сердце. Ты не будешь мучиться всю жизнь запоздалым раскаянием, живя вдали от него.
Она тяжело дышала, грудь ее вздымалась и опускалась медленно, из нее рвался наружу глухой хрип, и я промокала ее покрывшийся потом лоб влажным полотенцем, ощущая, с каким трудом даются ей эти слова.
— Передай твоему отцу, — снова заговорила она, — передай ему, что Халет не забывала никогда его благодеяний. Скажи ему, что я прошу его заботиться о тебе…
После этих слов глаза ее закрылись, дыхание прервалось. На лице матери застыло навечно выражение того, чей долг исполнен, и пришло время предаться отдыху.
Я застыла, забыв дышать, перед ее ложем.
Слова Владычицы Халет о моем отце всколыхнули мою душу, разожгли противоречивые чувства, главным из которых было любопытство. Я была юна и не вступила еще в совершенный возраст квенди. Никогда до того часа я не испытала горя ни мнимого, ни истинного. Потеря матери окончательно определила мой выбор в пользу пути бессмертных. Я выбрала судьбу эльдар. Моя феа, как и роа, с возрастом все больше обнаруживавшее природу перворожденных, доставшуюся от отца, выбрали для меня эту судьбу. Дух мой обратился к народу нолдор. Мои корни как одной из квенди были сильны теперь во мне, как никогда ранее, как силен был в моей феа пламенный дух деда и отца, о котором говорила на смертном одре моя мать.
В одночасье моя жизнь переменилась — из принцессы народа эдайн я превратилась в воспитанницу одного из правителей народа эльдар. Чтобы забрать меня в неизвестность, навстречу новой жизни, за мной прибыл отряд стражей от Лорда Карантира, откликнувшегося на просьбу матери.
Халдан, с которым мы были как брат и сестра, обнял меня на прощание, заглянул мне в глаза и сказал: «Прощай, Халейн, сестра моя. Ты скоро увидишь отца, жизнь твоя будет много дольше моей, что уже клонится к закату. Вспоминай о нас всех, кто любил и чтил тебя, пока ты жила среди нас, и будет любить и помнить тебя после того, как ты покинешь нас навсегда». К боли от потери почитаемой и любимой матушки присоединилась боль от вечного расставания с теми, кто был моей семьей, и к кому я питала самую искреннюю привязанность и нежность.
Через три недели путешествия на присланных за мной лошадях и в сопровождении конвоя из двенадцати стражников квенди, я пересекла границу владений того, кто теперь должен был сделаться моим опекуном.
Когда мы въехали в Таргелион, я не могла не заметить окружавшего меня достатка и роскоши, выражавшихся в величественной изысканности городских построек, богатстве одежды встречавшихся на улицах жителей, чистоте и ухоженности дворов. Даже несмотря на то, что мою душу терзали боль от потери матери, родного дома и родни, страх перед разверзшейся впереди пропастью неизвестности, в которую, мне казалось, я беспомощно падала, и смутные предчувствия будущих бед, невозможно было остаться равнодушной к красоте, созданной руками наугрим и эльдар. В моей душе бушевала буря. Самые противоречивые ощущения смешивались в невообразимый клубок, как это бывает лишь в годы ранней юности, когда мир не утратил своей новизны и каждое событие, каждое явление, каждый образ способны оставить след во впечатлительной душе, взволновать ее, заронить в сердце сладкую тоску, тревожное мечтание или тронуть его.
Со страхом и нетерпением ждала я встречи с отцом. Хоть матушка и говорила всегда о нем с уважением, бережно храня воспоминания о его помощи и поддержке и о коротком счастье, что обрела с ним, я слышала об отце и другое. Живя с матерью, окруженная ее заботой, строгостью, справедливостью и почетом со стороны ее приближенных, я все же часто думала о том, что в один прекрасный день мне бы хотелось повидаться с отцом. Особенно много я думала об отце, сидя за изучением новых мне понятий и правил квенья. Я представляла себе, как он выглядит и о чем бы хотела говорить с ним, расспрашивала о нем видевших его соратников матери и самого названного брата Халдана. От них мне удалось разузнать лишь то, что Карантир Темный был высок ростом, носил длинные темные волосы и легкие доспехи неизвестного блестящего металла сродни серебру, держался князь нолдор гордо, с достоинством, как и прочие из эльдар, а голос имел негромкий, но глубокий и гулкий, идущий из груди. Чем больше я узнавала, тем больше мне хотелось знать о нем, но я не решалась спрашивать мать. Скорое и вынужденное расставание с отцом было той неутолимой болью, которая подтачивала ее, такую сильную и волевую, изнутри, сокращая ее дни на Эа. А воспоминания о том, каким он запомнился ей, могли усилить и без того не отпускавшую ее ни на день боль от вечной разлуки с ним.
Уже подъезжая к чертогам властителя, когда наш отряд ступил на широкую аллею, вымощенную массивными булыжными камнями, я впервые спросила себя, как этот неизвестный отец отнесется ко мне? Будет ли он рад знакомству со мной, взрослой девушкой, ведь в последний раз, что он видел меня, мне было лишь несколько месяцев от роду?
Тем временем, мы подъехали к широкой лестнице центрального входа. Судя по спешке, с какой стража отворяла нам ворота и тому, как проворно слуги подбежали к моей лошади, чтобы помочь мне спешиться, все здесь ждали моего приезда сегодня и были к нему готовы.
После краткого приветствия на синдарине один из слуг, высокий нолдо с белой кожей и волосами, забранными на затылке в причудливый узел, переплетенный серебряными и золотыми нитями, быстрым жестом указал мне направление, в котором я должна была следовать за ним.
— Госпожа… — он обратился на квенья неуверенным тоном, — мне велено отвезти вас в покои Владыки сразу по прибытии.
