Лицо отца начало медленно заливаться нежно-розовой краской, он склонил голову.
— Пойдем, атар, пойдем со мной! — звала я, бережно взяв его за руки, — Спустимся с этих холмов в долину, туда, где раскинулся Тирион! Ты покажешь мне самые красивые места в городе, башни, мосты, купола, покажешь фонтан на центральной площади, о котором рассказывал дядя Кано. Мы пойдем к дому, где живет твоя мать, а потом отправимся на набережную Туны! Ну же, идем со мной!
Кто бы мог подумать?! Краснорожий четвертый сын Феанаро, вечно отчужденный, погруженный в свои одинокие, черные, печальные думы. Самый гневливый и злобный, самый гордый и непримиримый, самый бешеный, будто демон из мелькорова ада. Обособленный, одинокий, трудный, замкнутый, ворчливый, острый на язык, крепыш Карнистиро.
Вот он идет с ней за руку по тропе, по которой сотни раз хаживал в юности, в Эпоху Древ. Он идет, ведомый той, кто столько раз признавалась ему в нежной привязанности, готовя для него, начищая его доспехи и вооружение, вышивая его рубашки, кафтаны и пояса, заботясь о нем, спасая ему жизнь, поддерживая своим присутствием, каждым жестом своим, каждым взглядом говоря ему, как он важен и нужен и как она благодарна ему.
Морьо идет, позволяя Мирионэль вести себя за руку, и он счастлив, хоть сам еще не до конца осознал это. Все было не зря! Теперь он отчетливо это понял. А самым лучшим, что он пережил в своей жизни, был их с Халет недолгий союз.
Каждый сам создает свое счастье решениями и поступками. Для кого-то счастье — это Сильмарилы, Аркенстоны, сияющие бриллиантовые и жемчужные ожерелья, а для кого-то счастьем становятся дети, как для Мудрой Нэрданель счастьем были семь ее сыновей, возвращенные ей после столетий казавшейся вечной разлуки.
Никто из лишенных жизни сыновьями Феанора не просил за них перед аратар, но просили те, кто выжил благодаря им. За них просили та, что осталась в Тирионе, дожидаться их возвращения и та, что появилась на свет с позволения Единого.
====== Прогулка ======
Владыка Темнолесья редко выходил из своих чертогов на поверхность окружавшего их леса. Когда это случалось, он собирал волосы в хвост, стягивая их черной лентой. Наряд его был прост и как нельзя лучше подходил для лесных прогулок. Поверх хлопковой рубашки он надевал простой темно-зеленый бархатный кафтан, плащ из грубой шерсти, с пряжкой в виде зеленого листа, опоясывался поясом из твердой, кое-где потрескавшейся, кожи, к которому прикреплял пару кинжалов и короткий меч, и так, никем не узнанным, бродил по лесу, погруженный в свои думы. Доверяя ногам нести его туда, куда им самим было угодно направить шаги, он не заботился о том, куда идет.
С того дня, когда ему явился Белег, прогулки по своему лесу Трандуил стал совершать регулярно. Было ли явление наставника привидевшимся ему сном, или пьяным бредом, или же тень Куталиона действительно посетила его чертоги, а данных Белегом советов Трандуил не забыл. Правда, не всем этим советам легко было следовать.
Как бы ни было, а гулять в полном одиночестве и вправду оказалось очень полезно. Так, шагая по одному ему ведомым тропам, или даже без всякой тропы, углубляясь в чаши, Трандуил мог размышлять обо всем, что окружало его, да и том, далеком, что было безвозвратно потеряно или недосягаемо теперь для него.
Бродя по своему лесу, его Владыка никогда не был по-настоящему один. Его окружали многочисленные лесные обитатели — звери и птицы, ставшие с некоторых пор для него милее всех прочих собеседников. Они же признавали его своим Владыкой, выполняя его просьбы и поручения.
Во время этих прогулок он позволял себе ненадолго снова превратиться в Лиса, и его мысли переносились далеко от чащ Темнолесья как в пространстве, так и во времени. Он умел ступать неслышно даже по опавшей осенней листве и растворяться среди стволов вековых деревьев, тая в воздухе, подобно видению или мороку.
В высоком стройном эльфе, одетом в дорожный костюм лесного странника и уверенной пружинящей походкой идущем через заросли, нельзя было узнать надменного и гордого Таура Великого Леса, Трандуила, сына Орофера. Восседая на стоявшем на возвышении троне парадной залы и принимая посланников Лотлориэна или Имладриса, Владыка Трандуил представал своим гостям совсем иным. Он сидел, гордо вскинув острый подбородок, смотря на них сверху вниз своими прекрасными глазами, подобными двум прозрачно-зеленым топазам, одетый в парчовый кафтан серебристо-голубого цвета, богато расшитый серебром и бриллиантами. Высокие черные сапоги на его стройных ногах начищены до блеска, кроваво-алая тяжелого атласа мантия, ниспадая с правого плеча, пышными тяжелыми складками раскинулась вкруг трона. Пальцы унизаны перстнями, в левой руке драгоценный жезл, вырезанный из бука и украшенный извилистыми ветвями белого золота с блистающими среди них ягодами из самоцветных камней, на груди Таура красуется, поблескивая крупным бледно-зеленым опалом, брошь, скрепляющая ворот королевского одеяния. Роскошные, доходящие до пояса, серебряные с золотистым отливом волосы Владыки водопадом спускаются по плечам и спине, на его голове драгоценный венец из белого золота в виде переплетенных между собой тонких древесных веточек, поддерживающих небольшой зеленовато-белый опал, расположившийся посередине надо лбом.
Картина подобного величия и самодовольства не могла не производить впечатление на приходивших к нему, будь то доверенные лица Лодра Элронда, или послы Лотлориэна, не говоря уже о тех немногих из эдайн, которым дозволялось вступить на территорию его владений и предстать пред очи их хозяина.
Он не успел спросить Белега о ней, о Королеве. Как же он жалел об это сейчас! Наверняка его наставник что-то знал о ней, а если и не знал, то все равно смог бы найти слова, чтобы хоть ненадолго унять его ставшую вечной тоску, что как боль от давно полученной и незаживающей раны, к которой он уже привык, сопровождала его денно и нощно.
А что он говорил о Тауриэль? Зачем он это сказал ему? Заботиться о ней? Быть с ней помягче? Куда уж мягче, ведь он согласился приютить ее у себя во дворце, следил за ее воспитанием и обучением, был ее опекуном. До сих пор все его придворные, да и сами стражи, обсуждают ее назначение на пост командира. Он, известный своей параноидальной привычкой к соблюдению традиций и обычаев, принятых еще у Таура Элу, назначил ее — совсем молодую, неопытную девушку с упрямым и своевольным характером командовать матерыми воинами, прошедшими вместе с ним не одну битву. Хоть он всегда держался с ней предельно отстраненно, стараясь быть даже холоднее и надменней, чем с прочими, а это его решение породило немало сплетен и домыслов среди придворных и прислуги, о чем Трандуил прекрасно знал.
Иногда он даже почти желал, чтобы бесшабашная Тауриэль не вернулась из очередной вылазки к границам, так одной иглой в его израненном сердце стало б меньше. Когда же она возвращалась, он, прикрыв глаза, ощущал противоестественную радость, которую отрицал бы даже под пыткой. Скрыть эту затоплявшую его душу радость от созерцания подтянутой, стройной и, в то же время, женственной фигуры командира стражи, Трандуилу помогало то обстоятельство, что с некоторых пор его юный йонн стал отправляться вместе с ее отрядом на все, даже самые опасные и рискованные, задания и патрулирования. Леголас был неравнодушен к Тауриэль.
Особенно отравляли ему искаженное и тщательно скрываемое даже от себя самого счастье от мыслей о Тауриэль рапорты Леголаса по возвращении из патруля. Его сын приходил к нему в покои и начинал восторженно мямлить про то, как Тауриэль храбро сражалась сегодня… Невыносимо! Она — ничтожная, жалкая, глупая, безродная девчонка и не может, просто не имеет права кружить голову его сыну! Особенно потому, что она уже успела отнять сон и покой у его несчастного, истерзанного болью от потери любимой жены, отца.
Вчера Леголас упрекнул его в бессердечии, сказав, что его холодная бесстрастность и презрительное отношение к ближнему уже стали притчей во языцех среди жителей Средиземья. Трандуил не помнил, когда эта маска холодного презрения заменила ему все эмоции, которые может выразить лицо своей мимикой, но по-другому уже не мог. При этом, Владыка Темнолесья бессознательно воздействовал на всех, кто его видел, чарами притяжения, подобно тому, как другие бессознательно пользуются столовыми приборами во время трапезы. Непрерывно практикуя это магическое воздействие, и не отдавая себе в этом отчета, он настолько преуспел в его использовании, что даже заклятые враги, едва увидев его, против воли начинали чувствовать к нему влечение, смешанное со злобой от его высокомерного и пренебрежительного обращения.
