«Артанаро!!!» — был отчаянный немой крик, разрывавший грудь и горло, заставлявший горький, давящий ком распухать в глотке, норовя задушить Владыку синдар, лишив возможности дышать.
Орофер действовал как в лихорадке. Дрожащими руками он попытался развязать накрепко скрученные руки нолдо, но узел был слишком крепким. Слишком он был зол и ожесточен, когда скручивал и стягивал пояс Артанаро у него на запястьях.
Скоро нашелся нож, которым этот злополучный пояс был перерезан, и почерневшие запястья несчастного, наконец освобождены. От вида состояния, в какое он привел тело Эрейниона, у Орофера то и дело темнело в глазах. Казалось, он вот-вот потеряет сознание, в такой ужас его приводило содеянное. Что на него нашло?! Какое темное ослепление овладело его разумом и душой? Как он мог сделать такое с живым существом?.. С этим существом…
Он никогда не считал себя способным на жестокость. Даже не думал об этом никогда… Но оказывалось, что он не просто способен, но что он — настоящее чудовище, которому нет оправдания. Никаким гневом, никакой обидой или душевной болью нельзя было оправдать того, что он сотворил с Артанаро. Запоздалое и бесполезное раскаяние вперемешку с уничтожающим чувством вины лишали способности к трезвомыслию не хуже, чем слепая ярость. Голова заболела так, что, казалось, она расколется на сотни осколков.
«Нет, не сейчас! — приказал себе Орофер, — Сейчас ты не имеешь права!» И он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, стараясь волевым усилием удержаться в сознании. Синда знал — сейчас, как никогда, нужны силы. Чтобы отдать их ему…
Подняв на руки показавшееся невесомым бесчувственное тело Эрейниона, он перенес его на кровать и осторожно опустил на мягкие покрывала. Проверить дыхание и послушать сердце… Дыхание Нолдарана то и дело прерывалось, сердце билось очень тихо, словно сжавшись в комок от избытка только что пережитых Эрейнионом боли и унижения.
Аран Эрин-Гален осматривал дело своих рук. Запястья Артанаро почернели. Губы голдо были искусаны в запекшейся крови, на правой щеке алела опухоль после удара, оказался вывернут сустав левого плеча, а на ягодицах виднелись следы от ладоней и синяки, оставленные безжалостными пальцами. Но самое страшное было между ними — одна сплошная кровоточащая рана, разорванная нежная плоть, увидев которую, Орофер готов был проклясть самого себя. Какую же страшную боль он заставил пережить это казавшееся таким прекрасным, таким совершенным существо? Не удивительно, что несчастный лишился сознания…
Ужасная правда о собственном ослеплении и безумии со всей отчетливостью проступила в сознании. Артанаро сам пришел к нему, хотел поговорить, побыть вдвоём, хотел получить его ласки и одарить своим вниманием. Сейчас все это виделось ясно, как день. Любое недопонимание меж ними, любое недоразумение можно было бы разрешить, усевшись рядом на диване с закусками и принесенной им настойкой… И Ороднор бы все ему объяснил, рассказал, почему так случилось с тем проклятым пунктом в соглашении, говорил бы о том, как он старался танцевать для него, видя, что Орофер им любуется… Он бы улыбался своей обворожительной открытой улыбкой, и, возможно, снова захотел бы обнять и поцеловать… Но даже если нет, даже если бы Ороднор ничего не объяснил, не улыбнулся и не поцеловал, даже если бы он насмехался над Орофером и надменно глядел на него сверху вниз, как на одураченного и подчиненного, это все равно было бы намного лучше, чем видеть его сейчас полуживым, истерзанным, страдающим, избитым и сознавать, что все эти увечья и раны — дело его, Орофера, безжалостных рук…
Схватив одну из своих чистых рубашек, Орофер намочил ее в прохладной воде из кувшина и обтер испачканные лицо и волосы голдо, оглаживая тут же покрывшийся испариной бледный лоб. Затем он осторожно освободил его от одежд и, снова смочив ткань, аккуратно как мог, обтер ею тело.
Позаботившись о том, чтобы никто не мог войти к нему, Орофер начал с того, что усыпил Артанаро. Его сознание, как ни странно, было открыто, что позволило без труда наложить сонные чары. После этого синда вправил вывернутый сустав плеча, приложил руки к манящей шелковой коже, снимая боль, заживляя, и перешел к самой страшной из ран, перевернув Артанаро на бок, а затем на живот.
Еще раз осмотрев, синда прикосновением остановил кровотечение, промыл рану, снова осторожно прикоснулся пальцами, исцеляя, даруя поврежденным тканям способность к немедленному восстановлению, отдавая свои жизненные силы и силы Великого Леса, что были заключены в нем с рождения. Орофер, не задумываясь, отдал бы их все до последней капли, замертво рухнув на пол перед кроватью, если бы это могло сделать так, чтобы содеянного им с телом и душой прекрасного Артанаро никогда не случилось.
Теперь он снова видел в лежащем перед ним прекрасном существе улыбчивого, благородного и наивного лесного охотника, верного друга и, наконец, нежного любовника, от страсти к которому болело сердце и томилось тело, а душа трепетала и готова была вырваться из хроа, самозабвенно стремясь в жаркие объятия кроткого Эрейниона…
— Артанаро… — прошептал Орофер, касаясь губами иссиня-черных запястий нолдо, склонившись над ним, прижимая их к лицу.
Именно так звучало его имя на языке голодрим. «Высокое Пламя»… Он, действительно, поразительным образом сочетал в себе все это — способность сиять с высоты, завораживая, сводя с ума своей красотой, словно недостижимая, далекая звезда, и умение дарить тепло, согревать, плавить тело, душу и разум в своем нежном пламени, подчиняя себе, даря негу и радость.
Увидев, что кожа тонких запястий голдо снова приобрела розовато-белый оттенок, Орофер приложил мягкую ладонь Артанаро к своей щеке и блаженно прикрыл глаза. Очистительные слезы от этого соприкосновения полились из них на руку Эрейниона. Он не помнил, когда так горько плакал до этого…
«Прости… Прости меня…» — исступленно шептал он в госанна, называя его всеми ласковыми словами, какие знал. Ороднор мог слышать его, но не мог или не желал ответить.
Успокоившись немного и бережно уложив руки своего пациента у него на груди, Орофер огладил его распухшую щеку и едва ощутимо коснулся губами искусанных запекшихся губ Владыки нолдор. Опухоль на свежей коже щеки нолдо прошла, а мягкие губы сразу же сделались бледно-персиковыми, розоватыми. Ранки затянулись, запекшаяся кровь исчезла без следа.
Проведя руками вдоль всего красивого тела Артанаро, заживляя тем самым мелкие ссадины и порезы, полученные от трения о деревянную поверхность стены, и синяки от собственной грубости, Орофер почувствовал неимоверную усталость. Он ещё раз взглянул на лежавшего перед ним в плену чар сна Артанаро, и с трудом удержался от нового поцелуя, таким он виделся неповторимо прекрасным, весь светясь от влитой в него через прикосновения рук и поцелуи жизненной силой леса и той благодатной силой, что отдал ему Орофер. Щеки нолдо заалели, дыхание стало ровным, глубоким, уголки губ приподнялись, словно он собирался улыбнуться. А по тому, что в его паху пробудилось желание, можно было понять — сейчас ему хорошо.
Укрыв Эрейниона простыней и покрывалами, Аран синдар, пошатываясь, отправился в столовую, где обнаружилось вино.
Всего несколько глотков этого терпкого красного вина, казалось, придали сил. Однако их все равно осталось слишком мало. Орофер валился с ног. Головная боль прошла, как и не бывало, после пролитых им слез. В теле ощущалась опустошенность, легкость.
Артанаро спокойно спит. Его тело полностью излечено и больше не болит. Душа нолдо, хоть и пережила страшный удар, сильна. Нужно лишь немного времени, чтобы восстановить силы. Им обоим это нужно сейчас…
Стащив сапоги и верхний камзол, Орофер лег на дальний от Артанаро край своего ложа, укрылся и тут же провалился в сон, словно в бездну. Отдав столько сил, он уже не мог думать ни о чем, и почел за благо навалившуюся сокрушительную усталость.
Как и прошлой ночью Орофер пробудился от ощущения необыкновенного тепла, что дарило лежащее рядом тело Артанаро. А вместе с теплом хроа наполнялось негой, а фаэр тихой радостью.
