– Чертов испанец, – бормотал Стеф, которому пришлось подставить Берту плечо, чтобы скорость их передвижения немного превышала черепашью.

Периодически Фареску заносило, и он начинал сползать на брусчатку, приходилось тянуть его вверх. Хоть Берт и был ниже его, но из-за плотного телосложения весил немало, да и Томпсону было непривычно таскать по улицам пьяных парней. Обычно он оставлял собутыльников неподалеку от места, где они пили – и непременно с пустыми карманами. Но Риччи жутко разозлилась бы, брось он в незнакомом городе штурмана, а ссориться с ведьмой себе дороже – капитан со злости может натворить дел почище, чем специально.

«И с чего мне пришло в голову это недоразумение напоить?» – спрашивал себя Стеф.

Фареска что-то забормотал. Стеф навострил уши – может быть, он все же услышит какой-нибудь полезный секрет, и страдания сегодняшнего вечера хотя бы частично окупятся.

– Это все ты виноват, Томпсон, – произнес он неожиданно отчетливо.

Если бы Стеф сам не видел, как у Фарески заплетаются ноги, принял бы его за трезвого.

– В чем это я виноват, интересно? – поинтересовался он риторически, совершенно не ожидая, что штурман его поймет, да еще и ответит. – Не умеешь – не пил бы!

Берт уронил голову ему на плечо и сообщил с какой-то доверительной интонацией:

– Ты слишком красивый.

– Э? – глубокомысленно заметил Томпсон.

Ему захотелось бросить Фареску трезветь в ближайшей канаве. Ну и пусть Риччи говорит, что ей вздумается. Вернутся за ним утром. Когда тот протрезвеет и не будет больше говорить странных вещей.

– Шевели ногами, – прошипел он, чувствуя, что тяжесть на плече становится совершенно неподъемной.

Теплые сильные пальцы, шершавые от мозолей, легли на его подбородок. Фареска вскинул голову и с неожиданной для пьяного вдрызг человека скоростью потянулся вперед.

Но координация движений его подвела, так что губы – обветренные и слегка влажные – ткнулись в самый уголок рта Стефа.

Стоило отпрыгнуть, дернуть Фареску за плечо, вывалить на него ворох оскорблений, но Стеф замер неподвижно, словно Фареска не целовал его, пьяно и неумело, а вонзил прямо в сердце острый нож.

***

Риччи оглядела себя в зеркале – насколько возможно было составить мнение о своей внешности при помощи небольшой и мутной поверхности.

Она не привыкла видеть на себе платье, но в немона походила на обычную девушку, а не «пиратское отродье». Ради своей цели Риччи готовилась принести жертву в виде путающихся в ногах юбок, удушающего корсета и отсутствия успокаивающей тяжести меча на поясе.

Осторожно ступая босыми ногами и подобрав шуршащие юбки, она подошла к двери каюты, которую занимал Стеф. Она слышала, как он вернулся где-то полчаса назад, но пришлось дождаться, пока заснет Юлиана.

Она собиралась сказать кое-что очень важное. Кое-что, с трудом складывающееся в слова. Она надеялась, что произносить речь не придется, только правильно подобрать вступительную фразу. Например, «Ты никогда не думал обо мне, как о девушке, а не о капитане?» или «Как ты думаешь, мне идет это платье?»

Но Риччи не произнесла ничего. Она даже не вошла в каюту, статуей замерев на пороге, забыв дышать и думая лишь о том, как бы не издать случайного звука и не привлечь к себе внимания. Риччи отчетливо осознавала, что это зрелище не предназначалось для ее глаз. Для чьих-либо глаз вообще.

Медленно, на цыпочках она отступила назад в коридор, не в силах оторвать взгляд от двух человек на койке. Которые, скорее всего, не услышали бы Риччи, если бы только ей не пришло в голову выстрелить из мушкета.

В своей каюте Риччи, наконец, отпустила себя, рухнула на пол и разрыдалась, смеясь и утирая крупные слезы нижней юбкой.

Впервые в жизни она была рада тому, что сейчас одета не в штаны – утираться юбкой было гораздо удобнее. Может, поэтому женщины и носят эти неудобные нелепые многослойные сооружения?

«И как я не догадалась раньше?»

Чтобы увидеть происходящие между этими двумя, не нужно было подслушивать под дверьми и заглядывать в замочные скважины.

Риччи знала о мире достаточно, чтобы понимать – она стала свидетелем тому, что никогда не должно стать не только предметом афиширование, но даже темой для намеков. Не имеющему ни логического расчета, ни романтической красоты, опасному, как болотная лихорадка, неестественному и уродливому как выросшее на каменном склоне дерево, неизбежно обреченному – и прекрасному.

Она стащила платье, шифон и прочие дамские штучки, возвращаясь к мужскому костюму и мужской роли. Все дамские хитрости и уловки ей все равно не помогли бы.

Она перехитрила саму себя. Плаванье до Лондона займет еще около двух недель, и все это время ей придется смотреть в глаза Стефу, смотреть в глаза Берту, и делать вид, что она ни о чем не подозревает.

========== Новая дорога ==========

Их появление в Лондоне ничем не напоминало триумф. Разумеется, речи и не шло о толпе встречающих и салюте, но даже они сами чувствовали себя так, словно прибыли на похороны, а не вернулись с победой, когда бросили якорь в лондонской гавани.

Лондон не показался Риччи местом, прибытие в которое стоит отмечать: она видела лишь дома всех оттенков серого, густой туман, накрапывающий дождь и редкие островки брусчатки в грязно-буром океане луж. От воды в гавани пахло так, словно поблизости прорвало канализацию, но, судя по всему, что помнила Риччи об истории, они сами находились в гигантской выгребной яме, слегка разбавленной болотной водой.

Все они мерзли – даже Стеф и Мэл, которые родились здесь – и кутались во все, что могли на себя натянуть.

– Осень, – сказал Томпсон.

– В таком случае, зимы я здесь дожидаться не стану, – отозвалась Риччи, стуча зубами.

– Неженка, – хмыкнул Стеф.

Риччи могла бы ходить босиком по снегу пости без последствий для себя. Но одно дело, быть способным на что-то, другое – соглашаться испытывать это по доброй воле.

– Здесь вообще бывает солнце? – спросил мрачно Берт.

– Иногда, – тем же тоном отозвался Стеф.

Прощание вышло скомканным и неловким, как всегда, когда хочется что-то сказать, но страшно показаться сентиментальным идиотом и поставить всех в неловкое положение. Так что Риччи с очень мужественным выражением лица хлопала своих офицеров по плечам.

Собирающаяся вернуться в Сент-Джонс Юлиана оставалась с ней, но вместо досады из-за складывающегося женского общежития, Риччи ощущала облегчение. Она не знала, когда у нее появился страх одиночества, но он у нее был.

Юлиана то ли не набралась смелости признаться Стефану, то ли все же признала это плохой идеей, то ли получила отказ. Риччи не задавала вопросов на самую щекотливую тему, а сама Юлиана ее не поднимала.

В заключение неловкого и печального прощания Берт протянул Стефу руку.

– Ты был достойным противником, – сказал он.

Томпсон после секундного колебания пожал ее – с высокомерной усмешкой, которая никого не обманула.

– Ты тоже, – произнес он.

Риччи подумала, что они, возможно, так и остались в первую очередь соперниками. И представшее случайно ее глазам не имело значения ни для одного из них, а ее бурное воображение сработало против нее. Но сейчас было уже слишком поздно, чтобы менять принятые решения.

– Попутного ветра, Риччи, – сказал ей Стеф на прощание.

– Будь осторожнее, – добавил Мэл.

– Постарайся не нарываться на неприятности, – заключил Берт.

***

В качестве девичьего пансиона «Барракуда» просуществовала недолго. В тот же день Юлиана ушла за продуктами и пропала. Она вернулась вечером, когда Риччи уже нервно мерила шагами кают-компанию, и с новостями.

– Лорд Сэлдон вернулся в Лондон, – сказала она. – Они поселились в доме в Вест-Энде и ищут горничную. Завтра я пойду туда наниматься.

Риччи заикнулась о помощи, но Юлиана покачала головой.

– Я справлюсь, – решительно сказала она. – Это то, что я должна сделать сама. Спасибо за предложение, Риччи, но ты не похожа на служанку, а мне нельзя вызывать подозрений, пока я не дождусь случая отравить их всех или перестрелять.