Невыносимо.
— Гарри, мне больно, остановись!
Навсегда.
— Я люблю тебя, давно люблю.
Когда она очнулась, то была безмерно удивлена, что очутилась у домика своих родителей. Наверное, это естественно — искать поддержки у близких в самое тяжёлое время. А у неё всегда были родители, Рон и… Гарри.
А теперь остался только он.
— Гермиона?
Из-за дома в садовых перчатках вышла Марджери Уилкинс — так они себя теперь знали.
— Марджери! — улыбнулась Гермиона и обняла женщину. Сердце защемило, и она проглотила ком слёз. Незачем пугать маму своими истериками.
Гермиона так хотела ей порой всё рассказать, поделиться, но не решалась. Она не знала, как объяснить ей или психологу, что произошло, без магической подоплёки. Да и мама всегда говорила, что время лечит.
Может быть, не время?
И тут она для себя решила, что обязательно ещё раз поговорит с Гарри и всё, всё ему выскажет и, возможно, даже проклянёт… ниже пояса.
С этой презабавнейшей мыслью она зашла в прохладу дома Уилкинсов, чтобы выпить классического английского чая с мятой и мёдом — так ей всегда готовила его мама, так она пила его по сей день.
*
Гарри, прижавшись затылком к двери, тяжело дышал и сжимал кулаки. Он уже забыл и про умершего у него на глазах пациента и про неудачу в исследованиях.
«Пришла. Сама пришла».
Ему стоило огромных усилий, чтобы не затащить Гермиону к себе в дом и не запереться с ней навсегда. Немного времени наедине, общих воспоминаний, ласк, которых ей так не хватает, объяснения насчёт крестража в его тупой башке, и она бы сдалась и помиловала его.
«Она бы снова была с ним».
Но ему приходилось быть её тенью, смотреть за её жизнью издалека и денно и нощно искать решение в лаборатории, вдыхая пары зелий, как вернуть память её родителям. Это был единственный шанс подобраться поближе или… не единственный?
«А если?..»
Роджер, с которым он работал, помогал Гермионе с вопросами о родителях, которые принимали экспериментальные наработки Гарри. Сам же Роджер ничего не придумывал, предпочитая исследовательской работе документальную, флирт с девушками и прочие развлечения. Гарри ненавидел, когда тот близко подходил к Гермионе, но после третьего её отказа успокоился, а теперь попытки этого напыщенного хлыща могут сыграть ему на руку.
Если Гермиона сама пришла к нему, она может также захотеть и поговорить, возможно, даже устроить скандал, а вечеринка по случаю юбилея госпиталя имени Хью Лори — отличный повод «случайно» встретиться. Она должна догадаться, что Гарри будет там.
Он прошёл в почти пустую гостиную, в которой находились только диван, журнальный столик и камин, и нашёл телефон, который обычно лежал дома. Поднеся было к уху телефонную трубку, Гарри внезапно почувствовал опасность и резко развернулся.
Маленькие коготки вцепились в его грудь сквозь ткань белой рубашки.
— Чёрт, Живоглот, прости, — погладил Гарри большого рыжего кота. — Неужели я убежал и забыл про тебя?
Этого обжору Гарри, повинуясь импульсу, подобрал на улице год назад. Он приятно скрашивал его добровольное одиночество и напоминал о Гермионе.
Кот ворчливо мяукнул, потёрся холодным носом о шею Гарри и тут же спрыгнул на пол, поманив Гарри на кухню. Животное сразу же направилось прямиком к холодильнику…
— О, ты считаешь, что заслужил мясо?
Согласное мяу и взмах хвостом были ему ответом.
Гарри, невольно рассмеявшись, всё-таки достал приличный кусок говядины, разрубил его магией на маленькие части и левитировал в миску на полу. Кот заворожённо наблюдал за уже вроде бы привычным волшебством и облизнулся перед тем, как приступить к своему обеду.
Гарри осмотрел чистый кухонный гарнитур голубого цвета, нашёл взглядом графин, левитировал стакан с водой и с печальным вздохом посмотрел на антресоли. Там до сих пор пылилась та самая бутылка с огневиски, привезённая из Англии. Учёба и наблюдения за Гермионой так увлекли его, что он так и не нашёл времени, чтобы откупорить напиток столетней выдержки.
Допив воду, Гарри набрал знакомый номер.
— Роджер слушает.
— Это Поттер.
— Результаты ещё не готовы.
Сегодня была очередь Роджера дежурить над очередной версией зелья памяти.
— Да, ещё два часа, я помню, — кивнул он и начал с места в карьер: — Пригласи Гермиону Грейнджер на юбилей госпиталя.
— Какую Гермиону? А… кареглазую недотрогу? — рассмеялся тот.
Гарри крепче сжал трубку в руке.
— Это идея. А ты, что её знаешь? Тебе-то что с этого?
— Немного, — ответил Гарри, — просто это хороший способ её напоить и трахнуть, а то ты из-за неё всё о работе не можешь думать, — на ходу сочинял Гарри, стирая из сознания картинки со стонущей Гермионой под собой, которую он вколачивает вот в этот пол, на котором стоял.
— Я вроде, — замялся было Роджер, но тут же поправился: — А ты прав, давно пора! Такая красотка не должна пропадать. Такие длинные волосы, я бы их…
«Вот, урод белобрысый».
— Неинтересно, — тут же отрезал Гарри и резко отключил телефон, сдерживая желание запустить им в стену, представляя там голову Роджера.
Хотя, по правде, у Роджера, как и у других не было ни единого шанса тронуть Гермиону. Гарри это понял, когда Гермиона сходила на четыре свидания и отменила пятое. Её лицо при ощущении чужих мужских прикосновений всегда покрылось мертвенной бледностью, а губы кривились, словно она учуяла неприятный запах.
Он, конечно, надеялся, что подобной реакции на него не возникнет, но и не обманывал себя. Он сильно расшатал ей психику — предмет «психология» тоже был в его курсе обучения — и она может полностью отрицать мужское присутствие в своей жизни.
Но сегодня… Там на улице…
«Она пылала».
Она была очень горяча, и Гарри прекрасно помнил, как ходила взад-вперёд её чудесная грудь, как приоткрывались сухие губы и она проводила по ним розовым язычком.
Мысли о языке Гермионы слишком часто посещали Гарри в душе и ночью, когда он о ней мечтал.
Она думала о нём не менее часто, порой негативно, порой с нежностью, но всю любовь к нему она перебивала Омутом памяти, в котором скорее всего плавали те самые страшные воспоминания.
Гарри сел за рабочий стол и снова начал просматривать материалы по зельям, с которыми он работал. Когда-то записавшись добровольцем в исследовательский отдел, а потом выкупив его у старика Хьюго, он стал в нём чуть ли не главным специалистом по работе с человеческой памятью и хорошо, что это не мешало стажировке у Грейсона.
Гарри хотел помочь Гермионе, хотел сделать её жизнь хоть немного счастливее — пусть даже первый мотив и был эгоистичным желанием вымолить прощение.
Его исследовательской группе не хватало какого-то составляющего, чего-то простого. Какого-то ингредиента, того, что могло бы решить проблему. Того, что произвело бы, фигурально выражаясь, взрыв в мозгу пациента, открывая запертую в его сознании дверь к собственным воспоминаниям.
Проработав почти два часа и кое-что записав в исследовательский дневник, волшебник улёгся на кровать, поглаживая кота, который забрался на его плоский живот. Поттеру нравилось в Австралии почти всё, кроме жары, от которой вообще не было спасения. Он действительно скучал и по Лондону, и по Хогвартсу, но решил для себя, что вернётся только с Гермионой или же бросится в пасть акуле. Недостатка в этих тварях здесь не было, океан кишмя кишел этими хищниками.
Он вдруг представил, как бы Гермиона выглядела в купальнике: тонкие полоски ткани не оставляли бы мест для воображения, и он бы сорвал их, наслаждаясь прикосновениями к её матовой коже на животе, груди, длинных ногах и тому шёлку, что таился между её ног.
Приятные мысли вызвали прилив возбуждения, и кот тут же спрыгнул с него, ощущая учащённое сердцебиение и прекрасно понимая, чем следующие десять минут будет заниматься его непутёвый хозяин.
А Гарри уже достал налившийся кровью член и несколько раз провёл по нему рукой. Вверх—вниз, и снова. Сдерживать похоть после избавления от осколка души Волдеморта стало гораздо проще. Тяга к мастурбации, которой он раньше занимался по нескольку раз в день, стала редкой и недолгой. Да и последний секс у него был как раз таки с Гермионой. Гарри решил принципиально хранить ей верность, наслаждаясь только постыдными воспоминаниями о том, как резко всаживал в неё член, закинув связанные вместе ноги себе на шею. И даже её полное ненависти, разочарования и неверия лицо не охлаждало его тяги.
