– Мы не просто «не вместе», Майк. Мы разведены. Прошел год. Нельзя обратить развод вспять. Мы подписали документы, мы официально порвали все возможные связи.

– Знаю, и я все понимаю, и в определенном смысле это кажется немного безумным…

– С какой стороны ни посмотри, это еще как безумно.

– Мы сделали тот выбор, который на тот момент должны были сделать. Но мне теперь лучше. Потребовалась чертовская встряска, но я взял себя в руки.

– Это не встряска. Это юридически заверенный документ.

Мой телефон звякнул. Заряд кончался.

– Я же тебе говорю, – не унимался Майк. – Я стал прежним… только лучше. Тебе со мной будет хорошо, Элли.

Я запрокинула голову. Как же это похоже на него, произнести те самые слова, которые мне не терпелось услышать – но выждать до тех пор, пока не будет безвозвратно поздно.

А он продолжал:

– Я полгода постоянно ходил на свидания, и знаешь что? Никто с тобой не сравнится.

– Постоянно ходил на свидания? – переспросила я.

– А ты разве нет? Тоби сказал, у тебя были свидания.

– Одно. С бельгийским страховым агентом. Сомневаюсь, что это считается.

– И у тебя никого другого нет? Правда?

Конечно, кое-кто был. Некто исключительно неподходящий, Майк сам нас прервал. Разумеется, Майк и Джейк были знакомы – они не раз пересекались на вечеринках в честь Дня благодарения и Нового года в доме Бабули Джи-Джи, и, возможно, я чертовски бы его шокировала, скажи я в тот момент что-нибудь, – а искушение было велико. Но я промолчала. Отчасти потому что мы с Майком уже не настолько близки, чтобы делиться чем-то настолько личным. Отчасти потому что я уже не была уверена, была ли идея связаться с Джейком потрясающей или абсолютно нелепой. А отчасти – хотя я никогда в этом бы даже самой себе не призналась, – потому что что-то в той почти ночи с Джейком пробило брешь в таком ранимом месте, что я знала, у меня нет выбора, только охранять эту брешь двадцать четыре часа в сутки.

– У меня была куча вариантов, – сказала я, – но я переживала период выздоровления.

– Понятно, – сказал Майк.

Телефон снова звякнул, что батарея садится.

– Возвращайся домой, – сказал Майк. – Почему тебе так надо всегда себя мучить?

Я помедлила. Разумеется, это в точности наш шаблон. Некоторые люди – и необязательно те, кто этого заслуживает, – просто умеют каким-то образом открыть все твои двери. Сколько ни меняй замки или ни прячь ключи. Для меня таким человеком всегда был Майк.

До сего момента. Пришло время стать крутой. Пришло время моему внутреннему кровожадному зверю оскалить клыки. Пришло время сказать не просто «Нет», а «Нет, черт побери».

Я набрала в грудь побольше воздуха, чтобы наконец сделать это, но тут, как по заказу, батарейка сдохла.

– Майк? – сказала я, даже зная, что он меня не слышит.

Ответа не было.

Не его вина, и я это понимала, но все равно добавила его в длинный список моих разочарований. Проклятый бывший муж. Никогда не позволит мне взять верх.

Остаток ужина я жевала как в замедленном кино. Не стану утверждать, что предложение Майка не выбило меня из колеи. Скажи он такое год или хотя бы полгода назад, я, возможно, смягчилась бы. Но теперь слишком поздно. «Чак Норрис умеет хлопнуть вращающейся дверью».

У меня была пустая банка из-под кока-колы, за щеками остатки «Милки вэй», я как раз собиралась все убрать и направиться назад в охотничий домик, когда группа – моя группа – вывалилась на улицу и, чуть пошатываясь, побрела к отелю.

Они все уже были лучшими друзьями – как способны сдружить мексиканское пиво и сальса. Уинди, та самая, что флиртовала с Джейком, проходя мимо, окликнула меня.

– Мы идем на крышу играть в «Правда или действие»! Хочешь с нами?

Не успела я передумать, как соскользнула в манеру Пикл, саркастически ответив:

– Серьезно?

Тон был слишком уж злобненький, но Уинди все равно не расслышала, потому что какой-то парень вдруг подобрался к ней сзади и начал щекотать – совсем как в рекламе сумки-холодильника для вина.

Я уже всех их ненавидела.

Я искоса глянула на Джейка. Он тоже пьян? Он тоже идет на крышу? При этой мысли я вскочила, и обертки от моего постыдного и трагичного ужина упали на землю. Попалась… Вот черт! Но не успела я за ними наклониться, как у моих ног очутился Джейк и их собрал. Выпрямившись, он сделал шаг ко мне, не встречаясь со мной взглядом, и как раз, когда я решила, что он сейчас вручит мне гору мусора, он мягко, почти нежно, забрал последнее – банку из-под кока-колы – у меня из рук и отнес все вместе в урну на углу.

Я наблюдала за ним, и не я одна. Вся группа ждала, когда он вернется, точно без него и идти некуда. Когда он повернулся к ним, кто-то крикнул:

– Пошевеливайся, Джей-Дог!

И Джейк перешел на бег.

«Джей-Дог»? Он уже стал «Джей-Догом».

Внезапно мне захотелось иметь прозвище. Мне хотелось быть таким человеком, которому дают прозвища. И чем же моя жизнь изменилась бы, если бы они вдруг начали звать меня Хел-Дог? Ладно, Хел-Дог плохо звучит… но как-нибудь. Я попыталась вспомнить, было ли у меня когда-нибудь хорошее прозвище. У Дункана было их для меня с пятьдесят, но они не в счет, потому что я все до одного ненавидела: Хелена, Хелентина, Хелло, Сеструха, Сестренка, Сестра-Монстра, Большая Мама, Безбашенная, Безбашка, Хелена-Мелена. А еще он считал, что когда я злюсь, то похожа на броненосца-армандила, и в результате докучные и противные прозвища посыпались как из рога изобилия – включая Дилло и «Дилдо», чего я так боялась. Но такого, которое мне нравилось бы, я не могла припомнить ни одного. После свадьбы Майк иногда называл меня миссис Тягомот, решительно не сознавая, что подразумевает фамилия, – мне от этого делалось просто нехорошо, но я никогда ему не говорила. Некоторое время спустя он остановился на Элли – оно никогда мне не подходило, но все же было чуть лучше, чем миссис Тягомот. И Бабуля Джи-Джи звала меня «Золотко», но она всех называла «золотком».

Ну и ладно. Отлично. Мне нравится имя Хелен.

Я смотрела, как Джей-Дог трусит назад к группе. Почему-то даже мусор он выбрасывал круто. Беккет не одобрил бы «Милки вэй»: ядреные химикаты, из которых он изготовлен, целлофановая обертка, выхлопные газы с грузовиков, на которых его сюда привезли с фабрики в Канзасе, или еще что-нибудь. Он, вероятно, даже выставил бы меня для всех примером – назидательная повесть о неполезной пище и замусоривании. А Джейк спрятал обертки в урне еще до того, как Беккет вообще меня заметил.

Я не пойду на крышу. Я не стану смотреть, как стайка нелепых ребятишек играет в дурацкую игру. Но за мгновение до того, как Джейк отвернулся, у меня – даже не знаю, по какой причине – возникла нелепая искорка надежды, что он скажет им идти без него и останется тут со мной.

Чего он не сделал. Разумеется.

Джейк собирался на крышу: пить пиво на закате и быть веселым и спокойным оптимистом, каким бываешь только в двадцать два года. И, конечно, я останусь тут одна. Иного исхода и быть не могло.

За исключением одной мелочи. Пока Джейк нагонял остальных, он чуть отклонился от курса на группу. И на секунду я подумала, а вдруг он протянет ко мне руку или найдет способ задеть меня, проходя мимо. На долю секунды я позволила себе надеяться – на человеческий контакт, соприкосновение, на признание того, что я тут. На то, что кто-то в этой дикой, пустой местности имеет хотя бы малейшее представление, кто я.

Но мне не следовало позволять себе надеяться. Джейк прошел мимо, даже не взглянув в мою сторону. Как совершенно чужой человек. Как я от него и потребовала.

На следующее утро я еще толком не проснулась, а мы уже загружались в автобус – в старый школьный автобус, перекрашенный в зеленый цвет и с логотипом «ГТВ» на боку.

Выбрав место впереди, я специально села у прохода, чтобы никто не мог сесть рядом со мной. Или, по крайней мере, я могла бы убеждать себя, что по этой причине со мной никто не садится. Но потом вдруг тощий парень по имени Хью протиснулся мимо меня и плюхнулся у окна, даже не встретившись со мной взглядом. Я буравила его глазами, пока он, уже усевшись, не спросил: