Все вышло. И он, перегнувшись назад, дернул трос, поднимая врезанный лючок. Двое Братьев, почти съехавшихся для совместного залпа, начали поворот; третий, летящий левее, заложил вираж.

Кулибин, крутя в руках как-то притащенное Зубом страшилище, выругался, потом еще и еще немного. Отремонтировать перезарядку четырехствольного «Моссберга», попавшегося в руки «юного мародера», он так и не сумел. А вот сделать возможным единый залп из всех его стволов – это запросто. Достаточно потянуть еще один трос, приводя адскую машинку в действие. Как сейчас, например.

Чудовище шарахнуло картечью. Да не просто самопальной, а от мастера на все руки, да такой, что крушит и кромсает все на пути. Вот как сейчас, распотрошив двух байкеров к чертовой матери, а третьего, пойманного на конце виража, заставив врубиться в упавший наполовину столб, сложивший ездока пополам вместе с эндуро.

Зуб выдохнул, глядя в крохотное пространство лючка, и вслушался, пытаясь понять – где пулеметчик? Не понял из-за странно идущего звука двигателя, трещавшего где-то неподалеку. Выпрямился, сдавая задом, и уставился носом на подъем, ожидая увидеть падлу и встретить выстрелами одного из двух имеющихся магазинов к АК.

Выругался, торопливо начиная поворот и злясь на самого себя. Сука, дурень тупой!

Люльку Братья умудрились прицепить к невесть где найденной «Яве», тщательно сохранив ее хром и вишневые переливы эмали. Саму люльку выкрасили в красный, такой, что аж глаза ел. Явно из-за дурацкого выпендрежа и все такое. Да еще и украсили ее шестами с черепами и скальпами. Мол, смотрите и пугайтесь нас, мы Братья Ветра, нам на всех и все накласть с прибором. Ну да, типа того. Сейчас им точно положат сверху. Большой, сука, и толстый. Хватит на полную катушку.

Раскидав в стороны скелеты двух «калин», догоняя мотоцикл, где отчаянно пытались отстреляться, лишь сверкая рикошетами по отбойнику, на вишнево-алое, ревя движком, накатывал «волк», переделанный из китайца. Они снова догнали. Почти.

Зуб рванул с места ровно в тот самый момент, когда зеркало отразило брызги всех оттенков красного, смешавшегося с вишней, алым, хромом и разлетающимися черепами.

Дневной переход делили на два. Начинали через час после восхода, лежка, сушка и отдых в полдень, час на все нужное, пожрать-посрать и задрать ноги выше, пролежав дополнительные полчаса. После выхода Венеры, пастушьей звезды, караванщики останавливались, разбивая лагерь, выставив дозорных или наемников сторожить, ели, проверяли и перетягивали груз, спали, и с серым утренним небом все снова.

В час человек проходит в среднем пять километров. Проходил, по асфальту городов, проселкам и шоссе. В Беду, жравшую детей человеческих с такой же скоростью, как раньше слупливали ведро попкорна в кино, ходить пришлось учиться заново. И не в удобной обуви, за-ради здоровья и хорошей формы, с водой из магазина или колонок по пути, хрена. Теперь жизнь диктовала новое. А уж караванщикам, так тем более.

По остаткам федеральных и региональных трасс, что в начале, что сейчас, всегда пытались двигаться на транспорте. На лошадях, быках, тянувших повозки и фургоны, давно ставшие почти крепостцами, как двести лет назад в Великом Треке на Запад там, за океаном. Объединялись в настоящие караваны, держались проложенных путей, сереющих умирающим асфальтом и белеющих остатками гравийной подушки. Из десяти таких «ленточек» до цели добиралась одна.

Кости остальных неудачников, сметенных стаями зверья, мутировавшего и относительно нормального, бандами людей, изменившихся с Войны, и оставшиеся практически нетронутыми ветрами, снегами, аномалиями самой природы и радиацией вместе с бродячими химическими ловушками-облаками, валялись там и тут вдоль дороги.

Умельцы, теоретики и практики, пытались создать двигатели на чем угодно, включая водород, получаемый из воды или на горючих смесях, соединяя вместе спирт, остатки ГСМ и даже боеприпасов. Некоторые, мечтая о сухопутных броненосцах, верили в возвращение паровых машин. Но чаще всего все попытки заканчивались просто.

Взрывом. Пожаром. Потерей управления и свернутыми набок шеями.

Чуть позже вернулось топливо. С ними вернулись и охотники за торгашами. Только круче, смертоноснее и опаснее. Так что караванщики, на своих двоих проходившие нехожеными тропами, тайными и одним им ведомыми трактами, пробиравшиеся через самую задницу, где только звери и воющий ветер, все так же оставались в цене.

А проходить в час те же пять километров давно стало невыгодно. Семь, стандарт, если не в грязь или снег. С грузом, весящим, если все нормально, половину собственного веса. С запасом воды в двух флягах, топором или тесаком на поясе, с пятью сухарями или двумя пачками галет, парой банок консервов, магазином патронов или полным патронташем, если не было автоматического оружия. С палкой-посохом, на конце блестящим в редких солнечных лучах неровным, но всегда остро заточенным наконечником.

Караванщиков уважали, ценили, боялись и ненавидели. Трепались, мол, могли те увести с собой, в дорогу, кого захочется. Звездели – мол, Дорога для них давно заменяет не то что Отца-Сына-Духа, но и родных с близкими. Вышел на нее, прошел туда-сюда с пяток раз, все, душа караванного заражалась и каюк, был человек, стал перекати-поле. А с такими связываться – себе хуже делать.

Много чего, в общем, несли. В основном, само собой, конченую пургу и самый натуральный словесный понос, натюрлих. На деле все, как и обычно, оказывалось иным. Без всякой там сраной романтики.

– Выходим завтра. – Кот, стоя перед строем собственного стада, не улыбался. – За вас, голожопые, мы с товарищами заплатили проезд отсюда и до Георгиевки. Побережете ножки, отработаете скорым ходом. Через Кротовку, Отрадный и дальше, в Бугуруслан. Оплата, само собой, сдельная. Десять кило груза – пять патронов за двадцать километров. Еда, два раза в день, за наш кошт. Зверье, у вас цена проще, ваши же сраные жизни. Все меня поняли?

Нанятая голытьба, подрядившаяся идти с Котом до Бугуруслана, тихонько заворчала, но перечить не спешила. «Зверье», стоявшее слева, само собой, молчало. Когда звякает цепь на шее, не больно-то попиздишь.

Купленных душ у Кота, считая Хаунда, с собой оказался добрый десяток. Двойняшки, мальчишка с девчонкой лет четырнадцати, с уловимым уродством, что не спрячешь – родимыми пятнами почти на все лицо. Две девки лет по двадцать пять, крепко-деревенские, широкоплечие и мужикастые. Что в них нашли мутировавшего, кроме сисек размера пятого-шестого, Хаунд так и не понял. Тонкий худой черныш в заношенном вертолетном комбезе, с волосами, заплетенными в косу и странноватыми наростами на лице. Трое обычных мужиков непонятного возраста, явно живших в одном месте, если судить по опухолям на лице, накрывавшим кому что. Красивая баба под сорок, поджарая, задастая как лошадка, со светлыми волосами, обрезанными сейчас почти под корень. Вот, собственно, и все.

Нанятых оказалось столько же. В общем, ровно под двадцать некислых и туго набитых баулов, с лямками и ремнями поперек груди, ждущих своих верблюдов. Пятерка компаньонов Кота смотрела на выстроившиеся две шеренги как на говно и не вмешивалась в разговоры шефа.

– А теперь отбой. По загонам.

Вольные залопотали, явно желая провести вечерок с ночкой «как следует».

– Хлебальники завалили! – мягко и ласково попросил Кот. – Ясно?

Вольные, уже сбившиеся в кучу, косились то на него, то на «братву», явно забившую на них и о чем-то треплящуюся, и смелели на глазах. Голытьба голытьбой, но покрутило в жизни каждого, такие затыкаются только после хорошей трепки. А Кот, при всем своем крутом обвесе, сам-то крутым не казался. Типа, можно и права покачать.

Хаунд, наблюдая начавшуюся комедию, довольно морщился, искреннее жаждав мордобоя с кровищей. Ему-то Кот совершенно не казался добрым-хорошим рубахой-парнем. Не бывает сейчас такого, чтобы успешный караванщик делал работу уговорами и компромиссами с консенсусами. Странно, что это же не понимали вольнонаемные во главе с выделяющимся поджарым парнягой чуть за двадцать.