Отсутствие воспитания и элементарного самоуважения, чтоб вести себя адекватно на чужой территории в присутствии людей, которые являются ее значимой частью, – вот что бесит больше всего!

– Пирамида! Между прочим, самая устойчивая фигура и ваш последний шанс возыметь возможность хоть разок скататься посмотреть воочию это седьмое чудо света.

Пирамида!!! Да, вся жизнь – это пирамида. Город, в который он зачем-то удосужился притащиться в свое время, чтоб занимать место в метрополитене в час пик, – тоже, кстати, пирамида. Здесь каждый стремится к вершине, не брезгая воспользоваться любой подвернувшейся возможностью сбросить вниз другого, чтобы тут же занять его место, если он до сих пор этого не понял. И главное в этом предложении не «сбросить», а «стремиться», потому что, если не стремишься, катись к подножию. И каждый с удовольствием отвесит попутный пинок. Каждый. И в его этой стабильности – не исключение. Пусть для тебя это станет откровением хотя бы под сраку лет.

Абрамова, стоящая рядом, буквально вросла в пол. Она была похожа на сову в тот момент: голова была максимально втянута в плечи, а ее и без того большие глаза стали еще более объемистыми, и доминирующей эмоцией в них читался испуг. Работать и работать еще с ней – третья неделя, а с места так и не сдвинулись. Что там у нее за затык такой в голове, непонятно. Понятно одно: диалог этот оставлять нельзя – он ее раздавит. Поэтому либо перенастраивать, либо убивать самой…

– И вот так из недели в неделю ты слушаешь здесь это все одно и то же? – обратился он к Катерине после моей выжидающей паузы, и нескрываемая ухмылка вновь озаряла его лицо. – Нда…

Каким же еще более омерзительным стало оно в тот момент, будь я поплотнее комплекцией, отпечатала бы на нем все четыре костяшки своей правой руки с кольцом по центру. Аккурат на челюсти, ей-богу. Но, к сожалению, это существо не смогло бы даже понять, за что ему вломили, поэтому стоило ли мараться? Стоило ли?

Катя молчала и неуверенно кивала головой, бросая виноватые взгляды то на меня, то на своего гостя. Жалкое какое-то зрелище, прости, господи…

Я просто улыбнулась с еще более выжигающей мягкостью и, чуть приблизившись в его сторону, негромко, почти шепотом произнесла:

– Знаешь, есть один человек, который в течение пятнадцати лет служил управляющим в крупном страховом концерне. Каждый месяц все страховые контакты, издаваемые его компанией, он регулярно прочитывает, – мерзкая ухмылка продолжала цвести на его узком лице, адресованная уже мне… – Да, он читал одни и те же контракты из месяца в месяц, год за годом. Зачем? Да затем, что жизненный опыт научил его, что только таким путем может он удержать в своей памяти условия этих контрактов.

Ухмылка оставалась, по-прежнему пренебрегая услышанным, в то время как в глазах тягучим сиропом сменялось непонимание.

– Это был богатый человек. Это был ценный и уважаемый сотрудник, который мог организовывать не только работу компании, но и самого себя. Это был достойный человек. Именно поэтому об этом человеке говорят по сей день, а о ком-то не вспоминают и при жизни… Подумай об этом.

Затем я резко отстранилась и, смотря теперь уже со своей высоты на это примитивное создание, закончила:

– Я больше вас не задерживаю. Выход напротив ресепшена.

– Можно, можно было, конечно, переубедить, Игорь Викторович, я знаю. Можно было в очередной раз все разжевывать и проглатывать вместо него, но зачем? – митинговала уже я за столом эксперта, прождав, как обычно, до победного. – Но если человек не понимает элементарные вещи, я не вижу смыла переубеждать его в этом.

– Всегда есть способ переубедить человека в том или ином, – его серые глаза старались излучать участие, но утопали в усталости, скопившейся за день от переизбытка лиц, фраз и мнений. А ему еще собрание предстоит… – И вы знаете, какой именно, г-жа Батунина. Хорошо знаете…

Знаю, знаю. Все элементарно: заставь человека просто захотеть сделать то, что нужно тебе. Уж каким способом – дело десятое. Помню, что грубые методы влекут за собой неблагоприятные последствия.

Я виновато кивала в ответ, прогоняя в голове все эти мысли, и нервозно скребла маникюром по красному бархату стола.

– А вы опять пережестили. Зачем вы убиваете людей?

Я аж опешила от такого вопроса. И на мгновение уставила на него свои удивленно-расстроенные глаза: «Он что, правда думает, что я могу кого-то убить?»

– Меня не зацепил его вопрос, Игорь Викторович, нет, – залепетала я. – Любая глупость имеет объяснение. Меня вывела надменность, с которой он выражал все свое никчемное отношение. Вы же сами видели. И, как сами же говорили, не незнание страшно – страшнее нежелание понять. И ломать такие стены без толку – есть куда более продуктивные занятия, это мое мнение…

Он снова улыбнулся и завертел в руках телефон.

– Чего бы вам хотелось, г-жа Батунина? – выдал вдруг он, что я опешила второй раз за последние несколько минут. Не зачастили ли вы, г-н Патанин?!

Я многозначительно молчала…

Знали бы вы, Игорь Викторович, чего я на самом деле хочу… Любыми способами, любыми методами. Настолько, что сама боюсь себе в этом признаться. Знали бы…

– Что ж, вы совсем ничего не хотите? – вторглось в мои мысли. – Не поверю… Может быть, в этом как раз и причина. Не зная, куда идешь, можно сильно удивиться, когда придешь не туда, не так ли, госпожа Батунина? Вы как считаете?

Он улыбался, ожидая и заранее зная мой ответ. Улыбался. Черт… Мозги, не покидайте меня.

– Понимаете, господин Патанин, – задумчиво потянула я. – Вы все правильно говорите… все верно… но тут… тут есть такая штука… что… что все мои самые мудрые мысли дохнут при одном запахе ваших духов.

Я выпалила это на одном дыхании, потому что иначе бы точно запнулась и струсила. На секунду мы притихли оба.

Взгляд. Пауза. Снова взгляд. И улыбка. Эта его чертова улыбка!

Как? Ну как мне ему объяснить, что плевала я на эту структуру, плевала на всех долбоебов, которым, очевидно, ни к чему в этой жизни уже не прийти, и их последние шансы были давно уже розданы, задолго до сегодняшнего дня (сегодня – это так, агония, ну, или очередной порыв благотворительности). Плевала на сплетни и разговоры о чьей-то успешности, на негатив со стороны чьих-то родственников, на мелочность того или иного и отсутствие бизнес-планов (сама уже пустила лички на поток). Единственное, что еще имеет значение, – это его эта лукавая улыбка. Улыбка эгоиста, улыбка провокатора. И единственное желание, откровенно пульсирующее в сознание в данный момент, – это желание овладеть им. Прямо здесь, прямо сейчас на этом столе, покрытом бархатной красной материей. Зверски, разметав по сторонам папки с заявлениями. Кусать его губы до крови. Сорвать этот осточертевший, но безумно стильный пиджак, разорвать на куски рубашку, чтобы пуговицы разлетелись по разным углам гомонящего людьми зала и сдирать кожу рук, с остервенением расстегивая пряжку его ремня. Впиться ногтями в его спину. Целовать. Целовать везде и всюду. Прижиматься к груди, чувствовать его дыхание, вдыхать запах, ощущать его кожу, его тепло. И почувствовать себя очень… Очень Его.

Как можно при таких мыслях говорить о новых приглашениях? Как? Господи, какое же это невыносимое самобичевание – вести деловые разговоры с человеком, которого хочешь страстно и нежно изнасиловать. Это приятно и изнуряюще одновременно…

Петрушин появился некстати и вовремя. Вовремя, черт возьми, отозвав его на «минуточку» и давая тем самым возможность перевести дух. Было бы куда переводить…

– Так, ну, что у нас с личным бизнес-планом? – вернулся он, как ни в чем не бывало. Выдавали только дьявольские огоньки в глазах. – Надо, надо, госпожа Батунина, собственным примером показать, как нужно правильно вести себя с гостями. А вы это умеете.

Я чувствовала себя рыбой без воды: эмоции переполняли, а выхода им не было. Под столом я сильно сдавила рукой обивку стула. Надо сдержаться.